Отвернулась, ухватила наполовину набитый мешок, оттащила его и быстро, сноровисто стала обрывать ветки с поваленных сосен. Кузьма, не оглядываясь, пошел к трактору.
Рабочий день близился к концу, гул на лесосеке стихал, и становилось слышно, как в верхушках сосен шумит ветер.
До Оконешникова ехали, как обычно, на кузовной машине. Фаина сидела у заднего борта и хмуро отмалчивалась, когда мужики, приехавшие из соседнего района на лесозаготовки, стали набиваться в гости. Они подмигивали ей, отпускали соленые шуточки, обещали, что за приют расплатятся, как хозяйка потребует, хоть деньгами, хоть натурой. Фаине надоело слушать, и она остепенила мужиков матом. Те примолкли.
Машина остановилась у клуба. Кузьма первым перемахнул через борт, присел и растопырил руки — к нему косолапил, шлепая голенищами большеватых резиновых сапог, младший сынишка. Он крепко ухватился за отцовскую фуфайку, швыркнул застуженным носом и притих.
Фаина отвернулась, прижмурила глаза и крикнула приезжим мужикам, которые направлялись к магазину:
— Ваша выпивка, моя закуска, можно и в гости.
— По рублю, да в баню тазики катать, — отозвался один из них, и мужики весело захохотали.
Весь день Вася пытался найти денег на опохмелку. Наступил вечер, а денег не было. И он снова не осмелился попросить у Поли. Сидел за пустым столом в чисто прибранной комнате, иногда поднимал голову и тоскливым взглядом обводил углы. Когда стало уже совсем невмоготу, Вася снял накидку с баяна и понес его продавать в «Снежинку». Перехватил испуганный взгляд Поли, споткнулся у порога и быстро прошмыгнул в двери.
В «Снежинке» был обычный вечер. Галдели мужики, толпясь за пивом, под потолком густыми сизыми клубами плавал табачный дым и стоял удушливый, злой запах перегара. Васю с баяном встретили хохотом. И он сразу понял, что покупать никто не будет. Поставил баян в угол и стал метаться от одного столика к другому, надеясь, что ему от кого-нибудь перепадет дармовщинка. Но его никто не угощал. Вася переминался с ноги на ногу, кусал губы от нетерпения и обиды и ненавидел всех, кто был вокруг. В это время с красной полиэтиленовой канистрой пришел за пивом Жохов. Вася остановил его.
— Выручи до завтра, тройку, завтра отдам.
Жохов отодвинул его в сторону и молча прошел мимо. Вася догнал его и уцепился за рукав.
— До завтра, гад буду — отдам.
— Да пошел ты! — Жохов слегка хотел оттолкнуть его, но не рассчитал — рука-то тяжелая, — и Вася загремел на пол. Поднялся на четвереньки, перекосил лицо от злости и обиды и завизжал:
— Ты что, гад?! Я кто тебе?! Я ить тоже человек! За что бьешь, подлюга, сказал же — отдам!
Поднялся на ноги и бросился на Жохова, но тот легким тычком снова уложил его на прежнее место.
— Гад, зарежу!
— Лежи тихо, а то покалечу.
Вася снова полез на Жохова, но его перехватили мужики, пожалели, видно, втиснули за стол и дали выпить.
Жохов купил пиво, глянул на Васю, на мужиков, плюнул и ушел.
Плавал клубами табачный дым, тело наливалось привычной вялостью, а голова бездумьем, и радостно было проваливаться в мягкую, теплую яму.
…Кто-то властно взял Васю за руку и повел следом за собой по яркой, зеленой траве. Шли долго. И вдруг посреди огромного луга, озаренного блескучим солнечным светом, показался маленький мальчик, сидящий на крашеной деревянной табуретке. На коленях у него стоял новенький баян, и от металлических ободков резво отскакивали солнечные зайчики. Мальчик поднял русую голову, прижмурился, счастливо улыбнулся и тонкими, ловкими пальцами стал перебирать клавиши. Негромкая, светлая и теплая мелодия поплыла над зеленым лугом, и когда Вася услышал ее и различил, он узнал в русоголовом мальчике самого себя, и ему до дрожи в руках захотелось подойти к нему и погладить по голове. Вася пошел, но мальчик, по-прежнему сидя на табуретке и по-прежнему перебирая баянные клавиши, удалялся дальше и дальше, пока совсем не растаял и не исчез на краю зеленого луга. Лишь некоторое время оставалась после него негромкая, теплая мелодия, но и она затухала, удалялась, пока не сошла на нет.
Вася дернулся, разлепил глаза и испугался — прямо над ним висело что-то длинное и черное. Он угнул голову, пытаясь руками закрыть лицо, и пальцы ударились об железо. Пощупал ими, огляделся и понял, что валяется под трубой на голом цементном полу, в узком закутке между печкой и стеной. Спал он в орсовской кочегарке, а как попал сюда из «Снежинки», вспомнить не мог.
Выполз из закутка, прищурился от яркого света и притулился к обшарпанному столу. На столе тикал помятый будильник, тиканье его в пустой кочегарке раздавалось громко и медленно. Стрелки показывали половину второго. Середина ночи. До утра далеко. В животе пустота, голова раскалывалась. Вася вспомнил, что кочегар всегда оставлял заначку и засовывал ее в широкую щель между плахами на полу. Опустился на четвереньки, сунул руку, пошарил — пусто. Ткнулся головой в стену и долго так дыбал, дожидаясь, когда боль отпустит. Но она не отпускала, давила сильней и злей. Вася выполз на середину кочегарки и лег на пол. Но и так было худо. Дурея от боли, он потащился на улицу.