До самой темноты он пластался с чурками и бросил их только потому, что колун начал выскальзывать из рук. Пришел в свою комнату, лег на диван и долго, ни о чем не думая, смотрел в потолок. В голове у него было пусто. Так и уснул.
Утром эта мысль пришла к нему самой первой, будто она созрела, когда он спал. Сын!.. Вот что главное. Это как же он будет смотреть на отца, когда про него такое говорят, он ведь подрастет и все станет понимать. Вот какой у него отец, не свое место занял. «Готовился, игрушки собирался покупать, — думал Петр, — диван переставлял, надо же не игрушки, а себя для сына готовить, наждачкой чистить»…
В конторе Петр подождал, когда закончится планерка, и зашел в председательский кабинет. Председатель был в хорошем настроении и встретил его с улыбкой:
— Ну, с чем пожаловал, молодой папаша? Поздравляю, слышал. Молодец!
— Мне квартиру надо.
— Постой. Разве так к начальству ходят? Как палкой по голове. Ты садись. У вас же там целые хоромы.
— Мне отдельную надо.
— А что загорелось-то? Ты расскажи.
Петр боялся, что председатель его не поймет, и рассказывал долго, как ему казалось, убедительно. Председатель слушал.
— Значит, о сыне беспокоишься. Да, далеко смотришь. Допустим, я тебя вроде понял. Но где тебе квартиру возьму? Дом еще не сдали, да и квартиры все распределили.
Петр догадался, что председатель ничего не понял, догадался, что тот все это считает блажью и теперь начнет крутить.
— Я тогда уволюсь. Меня в лесничество давно звали.
— Ну, брат, ты нахал!
— Мне нужно.
Председатель упирался, Петр напирал. Вызвали агронома с парторгом. Терять такого механизатора никому не хотелось, и квартиру скрепя сердце решили все-таки выделить.
На следующий день было воскресенье, но в доме копошились строители, заканчивали отделку. Петр вместе со своим дружком Алексеем нашли выделенную квартиру, посмотрели ее, и Алексей тихо свистнул. Полы были настланы из сырых досок, их покоробило, и щели зияли толщиной в палец, стекла еще не вставляли, а двери и рамы покрасили в ядовито-зеленый цвет.
— Вы что тут делаете? — просунулся в дверь бригадир строителей.
— Чтоб тебе оградку последнюю дети таким цветом покрасили, — отрезал Алексей.
Бригадир все понял и исчез.
— Петро, да мы тут за две недели не управимся.
— Управимся.
И Петр взялся отрывать плинтуса. Через три дня квартира была готова. Блестела и светилась.
Петр, не разговаривая ни с тестем, ни с тещей, перевозил вещи. Все самое тяжелое было для него сегодня легким, будто он скинул давно висевший за плечами груз. Такое чувство у него случалось раньше, в детстве. Ходишь на покосе весь день в тяжелых кирзовых сапогах, а вечером скинешь их и побежишь купаться, так прытко побежишь, что не чувствуешь собственных ног, только беги и беги.
Теща плакала, тесть сопел.
Петр, перед тем как уехать, подошел к ним и, удивляясь своему спокойствию, сказал:
— До свиданья. Приходите в гости. Зла на вас не держу, а жить с вами не могу.
Он потом оглянулся, когда отъехал, две фигуры показались ему одинокими, жалкими. Екнуло сердце, но он только сильнее нажал на педаль, и машина помчалась быстрее.
Они купали первый раз Максимку вдвоем. Согнувшись над ванной, Петр держал на ладони теплую головку, и пот катил с него градом. Потом, когда все закончили, он едва разогнулся — так свело спину, будто две смены не вылезал из трактора.
— Ну и работенка.
— Это сначала, потом легче будет.
Галина посмотрела на него своими большими изменившимися глазами с глубоким внутренним светом, и этот свет согревал, успокаивал, ни в чем не винил.
Петр стоял у окна, держал на руках крохотный комок, завернутый в пеленки, слышал теплое дыхание, смотрел на маленькие, но уже знакомые черты лица и чувствовал на плече теплую руку Галины.