Голод, усталость притупили чувство страха. Он вышел на край леса. Отсюда, от подножия горы, видна была равнина с одинокой юртой. Возле юрты не заметил ни людей, ни лошадей. Может быть, Аучу-багатур со своими нукерами убрался восвояси? Постоял, раздумывая, и с оглядкой направился вниз.
Но ушел недалеко. От реки мчались, отрезая путь в лес, пять всадников. Он повернул назад. Сбоку, пригибаясь к гриве коня, скаля белые зубы, налетел Аучу-багатур, бросил аркан. Волосяная веревка захлестнулась на груди Тэмуджина, он упал, обдирая кожу, протащился по земле. Нукеры не дали приподняться, скрутили руки и ноги, словно мешок, приторочили к седлу.
Тэмуджин плакал. Аучу-багатур подошел к нему, заглянул в лицо, со смешком сказал:
– Я думал, сын Есугея багатур. А он плачет, будто девка, которую отдают в наложницы.
Извиваясь всем телом, Тэмуджин приподнял голову, плюнул на Аучу-багатура.
Тот рубанул его ребром ладони по затылку.
– Ух, и дал бы я тебе сейчас! Да боюсь – сдохнешь раньше времени.
От удара из глаз Тэмуджина посыпались искры, онемела шея. Он дрыгал связанными ногами, задыхался от ярости.
– Дай, ну, дай! Я не сдохну. А вот тебя, вонючая ворона, я когда-нибудь привяжу к хвосту табунного жеребца!
– Ну? Напугал ты меня до смерти!
До куреня Таргутай-Кирилтуха добирались три дня. Нукеры почти не кормили Тэмуджина, всю дорогу зубоскалили над ним. Он молчал. Не было сил отвечать.
У юрты Таргутай-Кирилтуха его сняли с седла, освободили от веревок. Чтобы не упасть, он схватился за столбик коновязи. Белая юрта, лошади, люди качались, расплывались.
– Проходи, гость дорогой.
Узнав скрипучий голос Таргутай-Кирилтуха, Тэмуджин распрямился. Нойон стоял перед ним, сложив руки на животе, обтянутом шелком. Жарко блестели серебряные бляхи на его поясе.
– Ты вырос, – продолжал Таргутай-Кирилтух, ощупывая его взглядом, – и стал очень похож на своего отца. Мы с твоим отцом были друзьями. Да-а… Кому же, если не мне, заботиться о твоем будущем? А?
– Ты уже позаботился, – буркнул Тэмуджин, наливаясь злобой.
– Горяч! – одобрительно проговорил Таргутай-Кирилтух. – Но и горячих скакунов объезжают, и упрямых волов в телегу впрягают. – Оплывшее лицо нойона посуровело. – Кто-то считает, что я присвоил себе чужое. Я взял себе все, что имел твой отец, – это верно. А почему взял? Богатство твоего отца было нажито трудом многих. Потом – не слабой женщине, твоей матери, владеть им. Табун без жеребца разбегается, богатство в слабых руках рассыпается… Вот. А ты, неразумный, распускаешь язык. Однако я не стану наказывать тебя. Ты сын моего друга, и ты будешь жить у меня. Я тебя одену, накормлю, посажу на коня. Ты будешь нукером и братом моему сыну Улдаю.
За спиной Тэмуджина стоял Аучу-багатур, подсказывал:
– Благодари!
Тэмуджин крепче стиснул столбик коновязи, замотал головой.
– Мне ничего не нужно. Если ты друг моего отца, отпусти меня, оставь в покое.
– Ты отказываешься принять дар? – от удивления растягивая слова, проговорил Таргутай-Кирилтух, насупился.
Аучу-багатур рукояткой плети больно ткнул в спину Тэмуджина.
– Соглашайся, глупый человек. Благодари!
Боль в спине подстегнула Тэмуджина. Резко повернулся к Аучу-багатуру, взбешенно закричал:
– Не буду я благодарить! Отобрав повозку с волом, дарите чеку от этой повозки – за что благодарить! – Опалил взглядом Таргутай-Кирилтуха. – Ты грабитель и вор! Мне не нужны твои милости!
Толстые губы Таргутай-Кирилтуха скривились, пухлое лицо налилось кровью.
– Люди, выходит, говорили правду: ты волчонок! Но тебе никогда не стать зубастым волком. Хочешь мстить мне – я перед тобой. Эй, нукеры, дайте молодцу меч. Посмотрим, на что ты годен.
В своей ладони Тэмуджин ощутил рукоятку меча, сжал ее, напружинился. С какой радостью всадил бы сейчас широкое лезвие в это толстое пузо! Но сил не хватит даже поднять оружие. Отбросил меч от себя. Он упал, звякнув о камень.
– Со-опляк! – презрительно протянул Таргутай-Кирилтух и сказал нукерам с ворчливой нравоучительностью: – Человек человеку может быть или врагом, или другом. От дружбы он отказался. Врагом быть не может. У такого одна участь – он становится рабом. Наденьте на его шею кангу24.
Глава 8
В юрте Булган теперь никогда не выветривался запах кислятины. Вместе с сыном она с утра до вечера выделывала шкуры овец. После того как меркиты отогнали табун и Тайчу-Кури влепили двадцать палок, бедный парень долго не мог ни сидеть, ни лежать на спине, но не это главное – их заставили перебраться в курень и выделывать кожи. Работа тяжелая, а кормили плохо. Когда пасли табун, питание тоже было скудное, но там они с Тайчу-Кури чувствовали себя вольными людьми, и работа была не столь обременительная. Надо же было этим меркитам налететь именно на их табун! Жизнь никак не ладится. Или уж у нее такая злосчастная доля, или чем-то сильно прогневила духов. Хучу был хорошим мужем. Любил, правда, поболтать впустую, сытно поесть, но с ним она, особенно в последние годы, не знала никакого горя. Только бы жить да радоваться. Кирилтух вздумал разорить Оэлун, и Хучу погиб. А все то, что они с ним успели нажить, забрали нукеры. Теперь они с сыном черные рабы. И так, кажется, будет до конца жизни. Ну, ее жизнь прошла – ладно. Утерянное не вернешь, гнилое не пришьешь. А вот жизнь Тайчу-Кури только начинается. Славный парень, коренастый, крепкий, очень похожий на своего отца, но, пожалуй, красивее, чем он – как будет жить ее Тайчу-Кури? Он родился на старой, вылезшей овчине, носит одежду из старой, рваной кожи, спит под латаным одеялом, неужели так будет всю жизнь? У него нет ни коня, ни седла, ни юрты. Придет время жениться, не на чем привезти невесту, не из чего постелить постель.