– Если бы тебя, Теб-тэнгри, так же боялись злые люди! – сказал Тэмуджин.
– Они будут меня бояться, – пообещал шаман.
Тэмуджин дочиста обгрыз лопатку барашка, ленивым от сытости взглядом посмотрел на сочные, жирные куски мяса и, хотя есть уже совсем не хотелось, не удержался, взял еще ребрышко.
– Наху-Баян, ты завел разговор о нойонах. Все винят их. Но щедрый нойон или скупой, злой или добрый, а племя без него жить не может. Не будет нойона, племя рассыплется…
– Я говорил, Тэмуджин, о другом, о том, что при ханах жилось бы лучше.
– Однако и хан может быть таким же, как Таргутай-Кирилтух!
– Конечно, конечно, – охотно согласился Наху-Баян. – Но несправедливость хана – несправедливость одного человека. Та же несправедливость нойонов умножается на их число.
Шаман давно наелся и теперь лежал на войлоке, ковыряя в зубах сухим стебельком травы.
– Каким бы ни был хан, – сказал он, – его власть сводит улусы разных племен в один большой улус. Исчезает вражда. Боятся нападать враги. Не льется зря кровь. Все это давно поняли в земле найманов, начали понимать кэрэиты, только у нас ума не хватает.
– Ума ли? – не согласился с ним Наху-Баян. – Вот у его отца, храброго Есугея, ума хватало. Но нойоны не хотели видеть его ханом.
Помолчали. Потом заговорили о другом. Но Тэмуджину не хотелось говорить о другом, и он спросил Наху-Баяна:
– Не боишься кочевать один?
– Побаиваюсь, – просто признался Наху-Баян. – Недобрые люди всегда могут, как у тебя, угнать скот. Или отобрать юрту, повозку. Или лишить жизни. Но кочевать с куренем мне тоже не с руки. Весь скот теснится возле куреня, быстро выбивает траву, тощает. В то же время поезжай в любую сторону – на много дней пути нетоптаные пастбища. Давно пора кочевать айлами в три-четыре юрты. Но пока враждуют племена, айлы – добыча лихих людей.
Многое, о чем раньше Тэмуджин лишь смутно догадывался, становилось понятнее, но успокоение не приходило, напротив, неясное чувство тревоги все росло, заставляло напрягать ум, возвращаться к старым своим думам, иначе смотреть на то, что недавно казалось твердо установленным. Раньше только собственная судьба казалась трудной и превратной, а теперь он видел, что неустройство, неуверенность в будущем, тоска по безопасности и покою – удел многих, и не Таргутай-Кирилтух тому виной. Если на время отбросить свою ненависть к нойону, на все посмотреть как бы со стороны, окажется, как это ни горько признать, Таргутай-Кирилтух преследует его семью не из пустой злобы к нему, к братьям, к матери, не из мести за обиды, быть может причиненные отцом; он хотел утвердить надо всеми свою власть, возможно, даже стать ханом монголов, а раз так, не мог он оставить сильной, независимой семью Есугея, человека, не возведенного в ханское достоинство, но обладавшего властью хана; с этой стороны он видел постоянную угрозу своим устремлениям, корень будущих междоусобиц, причину гибельного кровопролития, обнищания племен, – словом, если быть честным до конца, Таргутай-Кирилтух все обдумал хорошо и правильно, и старался он не для себя одного, для блага всех, но не сумел устранить несогласия, прекратить раздоры, его устремления никому ничего не принесли, если, конечно, не считать горя, страданий, обид, причиненных скорее всего не только их семье. Почему так получилось? Что помешало Таргутай-Кирилтуху? Что помешало отцу стать ханом, если он был сильнейшим среди равных ему?
– Тэмуджин, люди какого племени угнали твоих коней? – спросил Теб-тэнгри.
– Что?.. А-а… Не знаю. Нам некогда было разбираться, – рассеянно ответил Тэмуджин, возвращаясь к своим прерванным размышлениям.
Но думать ему не дали. Наху-Баян снова похвалил его за смелость, скосил глаза на сына, спросил:
– Мой Боорчу от страха ничего не наделал?
– Боорчу бесстрашный человек!
– Ха! – Наху-Баян вроде бы не поверил, но по лицу видно – доволен своим сыном.
И Тэмуджин решил воспользоваться его добрым расположением.
– Наху-Баян, мне надо ехать к хунгиратам. Дочь Дэй-сэчена – моя невеста. Мне пора обзаводиться своей юртой.
– Дэй-сэчена я знаю. Достойный и богатый человек.
– Наху-Баян, найду ли я себе в товарищи человека лучше, чем твой Боорчу?
Наху-Баян не торопился с ответом. Расколол кость, высосал мозг, сорвал клок травы, вытер им жирные губы и руки. Боорчу незаметно толкнул Тэмуджина, подмигнул, как бы говоря «Проси, хорошо проси!»
– Наху-Баян, когда мы вдвоем с Боорчу, нам никто не страшен…
– Вот-вот, не страшен… Слишком уж ты отчаянный, Тэмуджин. Мало бит. Но ты и не безрассуден, как я посмотрю. Пусть сын едет с тобой. Вашей дружбе я не помеха. Мое солнце клонится к закату, ваше только всходит. Будете стоять друг за друга в беде и нужде, и никакие тучи не затмят вам света.