— Остаться там.
Вот дерьмо. Я никогда не думала об этом, но он прав. Нет ничего, что могло бы заставить меня остаться здесь. Это… было… наше место. Это должно было стать местом, где у нас родятся дети.
— Думаю, нет. Нужна соседка по комнате?
Это еще один неловкий момент. Затем Бен все исправляет.
— Скоро увидимся. Мне принести ужин?
— Конечно. Можно китайский? Его любимые яичные рулетики и суп вонтон?
— Еще бы. А тебе?
— Я съем то, что он не ест.
В последнее время его аппетит пропал.
Бен говорит, что встретится со мной примерно через час.
Дрю съедает половину яичного рулетика и полчашки супа, а я не съем больше. Бен пытается развеселить дом, но Дрю засыпает, и мы вдвоем смотрим друг на друга мокрыми глазами. Телевизор воспроизводит белый шум, пока мы с Беном смотрим вперед.
— Как ты думаешь, какой будет жизнь без него? — Спрашиваю я.
— Пустой.
— Вроде как сейчас?
— Ага.
— Он всегда говорит мне, что любит все частички меня со всеми частичками себя. Почему все его части должны были заболеть? Почему одна часть его не могла заболеть? Кусок, который ему не нужен?
Бен вытирает лицо.
— Не знаю, Кейт. Хотел бы я, чтобы у меня был ответ для тебя. Но только для протокола. Я люблю все его частички вместе со всеми частичками себя.
Всего через пятнадцать дней Дрю будит меня посреди ночи. Это не совсем точно, потому что я не совсем уверена, когда в последний раз я действительно засыпала — и я говорю о глубоком сне. Я парю в этом месте где-то между сном и бодрствованием. За последние пару дней ситуация резко ухудшилась. У меня кружится голова, когда я думаю об этом.
Его голос хрипит, когда он называет мое имя.
— Кейт?
Я встаю с кровати и говорю:
— Что такое?
— Думаю, пора. Я хочу в больницу.
Слова, которых я боялась неделями, бьют меня под дых, сбивая с толку. Но я отказываюсь позволить ему это увидеть.
— Да, хорошо. Дай мне одеться.
— Кейт? Я думаю, тебе нужно позвонить в 911. Я почти уверен, что не смогу встать, чтобы идти.
Вчера было тяжело. Ему вообще трудно было стоять. Он вдыхает, и тогда я слышу слабый хрип, который звучит глубоко в его груди. О, Боже, как я когда-нибудь переживу это? Как обычно у Дрю, он рассказывает мне обо всем этом, говоря мне, что все будет хорошо. Это, мой Дрю, утешает меня на смертном одре.
Приезжают врачи скорой помощи и загружают его в машину, а я еду за ними на своей машине. По дороге я звоню его родителям, Бену, моим родителям и Дженне. Когда мы прибываем в больницу, я стою рядом с ним, держу его за руку и кусаю себя за сустав, когда его ввозят. Несмотря на то, что это путешествие было долгим и полным взлетов и падений, у меня было время подготовиться к этому дню, я не готова. Совсем. Отпустить этого человека будет практически невозможно. Я смотрела фильм, где альпинист застрял под валуном и был вынужден ампутировать себе руку. Вот что я чувствую сейчас. Потерять Дрю будет все равно, что вырезать себе сердце. Я знаю — это клише, но это правда. Часть меня умрет вместе с ним. Другого пути нет.
Приходят Бен и Дженна, и мы все обнимаемся и плачем в холле, а потом все заходим и обнимаем Дрю. Бен практически ползает около постели. Когда его родители приходят сюда, мы выходим, чтобы дать, им время побыть наедине с их единственным сыном. Когда я думаю о том, через что они должны пройти, мое умирающее сердце болит еще сильнее. И Дрю, зная, что он за человек, должно быть, старается быть храбрым ради них. Но в этот момент, в эти последние минуты, он больше ничего не может сделать или сказать, чтобы поднять их настроение. Я до сих пор не могу понять, как все это могло произойти. Без сомнения, они тоже. Появляются мои родители, братья и сестры, но моей маме хуже, чем мне. Я думаю, она ненавидит смотреть, как ее дочь страдает. Я не хочу, чтобы Шеннон и Эрик помнили Дрю такими, поэтому я отправляю их домой после короткого визита.
День пролетает незаметно. Рэй и Летти делают перерыв, спускаясь за едой. Мои родители уходят, и Дженна тоже, обещая вернуться в тот же вечер. Бен уходит в туалет и говорит, что собирается выпить кофе. Я прошу его принести мне чашку.
— Тебе нужно поесть, Кейт.
— Не голодна, Бен. — Он поднимает руки вверх, отступая. Он знает, что не надо поднимать вопрос о еде. У нас есть одно негласное правило относительно таких вещей. — Я вернусь через пятнадцать или двадцать минут.
— Не торопись.
Теперь нас только двое. Я смотрю, как грудь Дрю вздымается и опускается. Его глаза распахиваются, и он жестом подзывает меня к своей постели. Затем он начинает говорить, и его голос на удивление сильный. Но то, что он говорит, вонзается в меня, как гребаный танк, и я хочу свернуться калачиком и умереть вместе с ним. Он рассказывает мне, как он понял с первого момента, как увидел меня, что я принадлежу ему, и что он сожалеет, что так вышло. Ах, типа это он во всем виноват! Потом он говорит мне идти домой.