– Держись крепче, – говорит Джоан.
Оттолкнувшись от ограды, она мягко и легко спрыгивает на землю. Руки щекочет высокая трава. Потом она опускает сына вниз, повернув к себе лицом, и он обвивает руками ее шею, а ногами обхватывает ее бедра. Она идет вперед, внимательно глядя себе под ноги, хотя он загораживает ей обзор. Поневоле Джоан припоминает, как во время беременности ей мешал видеть дорогу живот. Наконец они оказываются за высокими валунами, которые выглядели такими заманчивыми.
Она опускается на землю, прислоняясь спиной к валуну – твердому и холодному – и раскидывает ноги. Линкольн по-прежнему держится за нее.
Линкольн не отпускает ее, так что она одной рукой вытаскивает из сумки телефон, держит перед собой, рядом с его головой, и поглаживает спутанные кудряшки. Волосы у него на затылке всегда спутаны, словно он втирал в кожу головы сироп. Она проводит по экрану большим пальцем и вдруг застывает, раздумывая, звонить в полицию или Полу. Полиция уже наверняка здесь, и у них могут возникнуть вопросы к ней. Но ей необходимо услышать голос Пола.
И тут она замечает сообщение от Пола. Она всматривается в привычное черно-серое начертание букв.
Вы ведь не поехали сегодня в зоопарк? Сообщи как можно скорее.
Разумеется, он понятия не имеет, куда они поехали. Обычно Джоан пребывает в неведении, куда они поедут, пока Линкольн не объявит свои планы на день, сидя в детском кресле автомобиля. Пол спрашивает, поскольку ему что-то известно.
Она набирает ответное сообщение, хотя в голове мелькает мысль позвонить ему, но пальцы начали автоматически отвечать. Это привычка.
Да, в зоопарк. Ты знаешь, что происходит? Сейчас мы прячемся в вольере дикобраза.
Он наверняка не знает, где вольер дикобраза. Он не бывает в зоопарке так часто, как она. Она добавляет:
В зоне приматов.
Она нажимает «отослать», потом сразу же набирает вторую эсэмэску.
Вызови полицию. Видела у входа тела. Человек с винтовкой.
И снова нажимает «отослать». С порядком сообщений что-то не так, они перепутаны, но пальцы продолжают набирать текст. Ей нравится смотреть, как перемещаются строчки, как буквы складываются в слова, ей нравится подсветка экрана. И пока она набирает, не существует ничего, кроме голубых строк, заполняемых словами и идущих одна над другой.
Мы в порядке. В полной безопасности.
Потом ее пальцы замирают, и она задумывается о том, что может произойти дальше.
Волосы Линкольна щекочут ей руку. Он ерзает и извивается. Шепотом она напевает «Эдельвейс», колыбельную, которую они с Полом поют ему каждый вечер. Она напевает слишком быстро, чересчур высоким голосом, словно на ускоренной перемотке.
Ей надо набрать что-то еще. Ее пальцы в нетерпении подергиваются.
– Зачем ты взяла телефон? – уткнувшись ей в плечо, спрашивает Линкольн приглушенным голосом.
– Папа, – отвечает она в тот момент, когда от Пола приходит эсэмэска.
Прочитай это, я сейчас тебе звоню. Люблю.
Под сообщением информация о контакте. Она смотрит на голубую цепочку подчеркнутых букв и цифр, а потом звонит телефон – пугающе громко. Ей не пришло в голову включить режим без звука, и она немедленно отвечает.
– Не могу разговаривать, – говорит она тоном специалиста своего дела. Как будто она на совещании, как будто не знает точно, от кого этот звонок. – Нам надо сидеть тихо. Я не знаю, где они.
Может быть, не только привычка заставила ее набирать эсэмэски. Может быть, какая-то ее часть уже знала то, что она осознала сейчас. Телефон – это риск. Он создает шум. Разговаривая, она создает шум. На шум придут люди.
Это так просто. Если поразмыслить, все становится вполне понятным.
Она вновь начинает:
– С нами все в порядке, но…
Не дослушав, муж прерывает ее слишком громким голосом.
– Что происходит? – спрашивает он. – С тобой кто-нибудь есть? Ты видела полицейских? С Линкольном все хорошо? Что значит, вы «в безопасности»? Они могут добраться до вас? Господи, как жаль, что я не с вами, милая!.. Мне так жаль…
Она не перебивает его. Она понимает его потребность слышать ее голос. Она думала, у нее есть та же потребность, но его голос не дает ей ощущения, что он рядом. Она чувствует, что он далеко, или нет, она чувствует, что она далеко. Словно какая-то ее часть летит к нему, прочь из зоопарка, в знакомую жизнь, а она не хочет никуда улетать. Не может. Она должна быть здесь. Она не может сейчас утешить мужа.