Аннит смотрит на меня, в глазах у нее забота.
– Добавки хочешь?
Я открываю рот, готовая сказать «да!», потому что не привыкла отказываться от еды, но вовремя понимаю, что желудок набит до отказа.
– Нет, – отвечаю я и, к счастью, вовремя спохватываюсь, чтобы добавить: – Спасибо большое.
Аннит улыбается, присаживаясь на табуретку рядом со мной, и разглаживает юбки у себя на коленях. Так и подмывает спросить о Сибелле, но я боюсь. Мало ли что могло с нею произойти за ночь! Мне даже стыдно, что сама я так безмятежно спала.
– Когда будешь готова, – говорит Аннит, – можешь пойти к сестре Серафине, она в мастерской ядов.
Яды! Это слово заставляет меня тотчас отбросить простыни и спустить ноги на пол.
– Я готова!
Аннит озабоченно морщит лоб:
– Уверена? Ты же здесь так недавно…
– Да, но у меня было пять дней в дороге, чтобы отойти от побоев. И, по правде говоря, чай и завтрак неплохо меня подлечили! – Я ощущаю жадность к обещанной работе, как совсем недавно – к еде. – Если можно, я возьмусь за дело прямо сейчас!
– Конечно можно! Ты вольна выбирать между трудом и отдыхом.
Аннит достает из шкафа облачение для меня. Оно светлосерое, как и у нее самой. Натягивая его через голову, я прямотаки чувствую, как становлюсь частицей новой жизни, которую мне здесь посулили.
Аннит помогает причесаться, ловко и осторожно распутывая колтуны. Приведя меня в болееменее пристойный вид, выводит из комнаты и сопровождает по лабиринту коридоров. Вот она отворяет толстую дверь, и мы оказываемся снаружи. Я спешу за ней, моргая – очень уж яркое солнце. Аннит ведет меня на подветренную сторону островка, к небольшому дому, сложенному из камня.
– Внутрь мне нельзя, – поясняет она. – У меня ведь нет твоего дара. Но ты иди смело, добрая сестрица ждет.
– В самом деле?
Глаза Аннит поблескивают на солнце.
– Она знала, что ты захочешь начать без промедления!
Простившись со мной, девушка уходит по направлению к монастырю. Оставшись одна, я шагаю к порогу и стучу.
– Кто там?
– Это Исмэй, – отзываюсь я, гадая, не потребуется ли объяснений: может, она еще не знает, как меня звать.
– Входи! – жизнерадостно отвечает Серафина.
Я отворяю дверь и вхожу.
Девушки в моей деревне нередко рассуждали о любви с первого взгляда; мне, помнится, подобные разговоры казались сущей чепухой… до того мгновения, когда я вошла в мастерскую сестры Серафины. Ничего подобного в жизни своей не видела! Сколько всего удивительного, какие запахи, что за краски!.. Я сделала шаг внутрь – и тотчас влюбилась.
Потолок в мастерской высокий, а еще здесь множество окон. На полу две небольшие глиняные печи, возле очага – целая выставка котлов: от такого большого, что можно целиком сварить козу, до сущей крохи – разве что для сказочной феи подспорье. Большущий деревянный пресс занимает целый угол комнаты. Хрупкие стеклянные бутыли и шары соседствуют с пузатыми глиняными горшками и серебряными чашами. На одном из рабочих столов помещается чудо из чудес: запутанное сооружение из медных трубочек и стеклянных колб. Под ним горят разом две горелки, внутри все пузырится и шипит, исходя паром. Ни дать ни взять огромная смертоносная гадюка, изготовившаяся напасть!
– Это перегонный куб, – с огромной гордостью поясняет сестра Серафина. – Я в нем кипячу жидкости, убираю все лишнее, пока не останется чистый яд!
Жестом она приглашает меня к столу, и я с охотой подхожу, пригибаясь, чтобы не задеть связки корешков, которые сушатся на стропилах. В нос бьет небывалое сочетание запахов. Густые земляные ароматы мешаются с чемто приторным, и на все накладывается режущая острота.
На столе стоит чаша, полная сморщенных черных семян, и горкой лежат блестящие красные семена. Большие круглые стручки размером с бусины четок валяются рядом с увядшими клубнями, подозрительно смахивающими на мужской признак. Их вид напоминает мне о вопросе, который прошлой ночью задавала Сибелла.
Сестра Серафина пристально смотрит на меня.
– Ну и как тебе? – спрашивает она.
Я начинаю было рассказывать, что почти не чувствую своих синяков, но потом до меня доходит – она имеет в виду, каково мне здесь, среди великого множества ядов.
– Отлично, – говорю я и, к своему удивлению, улыбаюсь.
– Тогда за работу! – И она пододвигает ко мне блюдце, полное зеленых стручков. Они похожи на бесформенные комки, покрытые мягкими, гибкими колючками. Монахиня берет в руки острый маленький нож. – Разрезай их и вынимай семена, вот так! – Она умело вскрывает стручок, из него вываливаются три ворсистых семечка. Сестра Серафина берет одно кончиками пальцев и показывает мне, поясняя: – Такая штучка заставит человека молить о смерти, а три – уложат наповал!
Она вручает мне нож, кладет семечко на стол и поворачивается к дистиллятору.
Рукоятка у ножа гладкая, он хорошо сбалансирован – вещица дельная и красивая. Однако стручок крепок и жилист, а руки у меня не такие ловкие, как у монахини. Проходит немало времени, прежде чем мне удается вскрыть скорлупу и вытряхнуть семена. Я поднимаю глаза и вижу, что сестра Серафина наблюдает за мной. Ничего не могу поделать – расплываюсь в победной улыбке.
Монахиня сверкает зубами в ответной ухмылке, и мы возвращаемся к работе – каждая к своей.
Вечером ужинаю в общей трапезной. Это большой каменный чертог с арочными дверями, внутри – длинные деревянные столы. Я вижу за ними всегото неполную дюжину девочек. Аннит и я (соответственно, тринадцати и четырнадцати лет) выглядим едва ли не самыми старшими. Самые маленькие смотрятся лет на пять; Аннит убеждает меня, что смертоносные искусства они будут постигать позже, когда подрастут. И все монашки как одна – прехорошенькие. Похоже, у Мортейна рождаются сплошь пригожие дочери!
– Здесь не все, – поясняет Аннит. – Еще у нас есть полдюжины верных Мортейна, прошедших полное посвящение, но они в разъездах – исполняют Его волю.
Одна за другой входят восемь монахинь и идут к большому столу, устроенному отдельно, на возвышении. Принимаемся за ужин, и Аннит рассказывает о монахинях, с которыми я еще незнакома. Вот мастерицалошадница, вот мастерицаоружейница, вот мастерица боевых искусств… а вон у той древней старушки единственное занятие – ухаживать за воронами в птичнике. Еще одна монахиня ведает обучением истории и политике. Вон та женщина (когдато она, вероятно, была хороша, а теперь похожа больше на старую паву) будет наставлять нас в изящном обхождении и танцах…
– …А также, – добавляет Аннит, и глаза у нее разгораются, а щеки розовеют, – в женских искусствах!
Я удивленно поворачиваюсь к ней:
– В женских искусствах?.. Но этото нам зачем?..
Говоря так, я очень надеюсь, что внезапная паника не заставит дрогнуть мой голос.
Она пожимает плечами:
– Это для того, чтобы мы могли подобраться к своим жертвам поближе! Как иначе разглядеть, отмечены ли они? А кроме того, мы должны доводить все свои умения до высшего совершенства, чтобы в полной мере послужить Мортейну!
Прозвучало это как урок, который ее заставили вызубрить.
Я спрашиваю:
– Здесь все?
– Еще есть сестра Вереда, совсем старая и к тому же слепая. Она никогда не ест в общей трапезной и вообще сидит у себя. Вереда у нас ясновидящая, разговаривает лишь тогда, когда ее посещает видение.
Я чувствую на себе чейто взгляд, поднимаю голову и встречаюсь с холодными синими глазами матушки настоятельницы. Она кивает мне и слегка приподнимает свой кубок в отдельном приветствии. Тутто на меня и накатывает огромность всего происходящего, даже голова идет кругом от осознания, насколько же мне повезло! Вот она, моя новая жизнь! Мой новый дом! Все то, о чем я неустанно молилась с тех самых пор, как выучилась говорить! Чувство благодарности охватывает меня. «В полной мере использую чудесную возможность, которую мне предоставили!» – мысленно присягаю я. И поднимаю кубок в ответ.