Он и сейчас вообще-то не понимал, что им нужно. "У нас большая организация. У вас - маленькая. Мы хотим слиться с вами. Не более того. Мы увеличим ваш доход и будем забирать часть новых поступлений. Вот и все. Откровенно говоря, деньги нас не волнуют. А вот безоговорочное подчинение приказам - да. И секретность. Приказы не оспариваются и не обсуждаются. Нам очень не хотелось бы вас заменять".
Его и сегодня прошибает пот, когда он вспоминает этот голос. Надо подчиняться людям, которых никогда не видел, фамилий их не знаешь, ничего вообще про них не знаешь! Что им от него надо? Какого черта?
"Вы станете членом зонального комитета нашей организации. Будете с ним всемерно сотрудничать. Скоро вам станут известны и остальные члены. В будущем инструкции будете получать через них. Но мы в любое время сможем войти с вами в прямой контакт - если это окажется необходимым".
Он услышал, как она вышла из ванной. Налила себе чего-то.
- Я тоже выпью, - сказал Брайс. Ему хотелось, чтобы его слова прозвучали повелительно и отрывисто. Когда он говорил подобным тоном с Нелли, та бежала к нему, как толстый старый спаниель, чуть ли не волоча задницу по полу.
- Тебя что, кондрашка хватил? - спросила Бабетта. - Почему ты не можешь купить мне шубу? - Но свой стакан она ему все же отдала, поставила его холодным дном Брайсу на голый живот, где расстегнулась рубашка, и смотрела на него сверху вниз прищуренными, без улыбки глазами. Бабетта сняла халат и сейчас была в золотисто-розовом китайском платье тяжелого шелка, на котором был вышит дракон, ползущий к ее горлу, как ящерица по гибкому деревцу. Платье по бокам было с разрезами до бедер, под платье она не надела ничего.
- Кто у Бабетты Медвежонок? - прошептала она, присев у его колен, и, положив руку рядом со стаканом, принялась массировать его грудь. - Стайни говорит, таких шуб всего три во всем мире. Потом могли бы поехать куда-нибудь вдвоем. Тебе надо отдохнуть. - Ее голос был бесцветным и раздражающим, как легкое поскребывание ее ногтей по его коже. - Ты мог бы взять напрокат яхту...
Ему стало страшно: она опять за свое? Со свету сжить хочет.
- Они сейчас придут, - прошептал Брайс.
- Почему ты их так боишься?
- Я не боюсь. - При одном воспоминании он почувствовал, как у него задрожали губы. Даже рука Бабетты на его груди была счастьем, как и тяжесть ее тела на его ногах. С ума можно сойти, набрасывается как змея, надо было избавиться от нее, лишь только они месяц прожили. Но, отказываясь подчиняться разуму, здравому смыслу, инстинктивному чувству тревоги, Брайс видел в ней как бы защиту, преграду между ними и собой. Он погладил пальцами ее запястье. Почему он так боится? А кто бы не испугался? Они вчетвером сидели в комнате, потом Робертсон пошел на кухню помочь Бабетте принести выпивку. Редвин выпил, сказал: "До завтра" - и попытался встать. Какое же у него было лицо! Он открыл было рот, чтобы закричать. Попробовал приподняться. Почти уже встал. Но удержаться на ногах не смог.
Брайс почувствовал, что у него на лбу выступил пот. Он же все это видел собственными глазами. Робертсон посмотрел вниз на Редвина, поднял ему веко большим пальцем. А Редвин был еще жив.
- Мы могли бы куда-нибудь уехать, - продолжала шептать Бабетта. И никогда в жизни не возвращаться. Никогда.
Раздался звонок в дверь.
8
Только в третьей телефонной будке автомат работал. Внутри на полу блевотина, телефонные справочники почти все отсутствовали, но аппарат соединял. И вот - голос Маргарет.
- Шейла, - сказал он, и она переключила разговор на спецлинию, где их не могли подслушать.
- Да? - Голос ее звучал холодно и бесстрастно. Как будто между ними ничего никогда не было, кроме общей работы.
- Происходят очень странные вещи... думаю, Рэнделл обязательно должен об этом узнать.
- Он уже знает. - Словно лед.
- Он...
- Вчера ты был на кремации. А потом произошел инцидент в придорожном заведении, верно? Как мне кажется, не очень для тебя приятный. - Язык и тон у нее были как бритва.
- А сегодня? - спросил он, сжимая трубку в кулаке. - Об этом вы тоже слышали?
- Да. К нам только что поступила жалоба из Спецслужбы, что ты выдавал себя за одного из их сотрудников. Они крайне недовольны. Как, впрочем, и Оливер. Он хотел бы встретиться с тобой в понедельник, в полдесятого утра, чтобы ты объяснил, чем занимаешься.
Он видел ее лицо, как если бы она стояла перед ним, за стеклом телефонной будки. Дико напряженное. Дико злое. Уже пять месяцев нарастала эта злость и грозила прорвать маску холодного спокойствия Маргарет.
- Пока же он просил передать тебе, если ты случайно позвонишь... - ее голос на мгновение задрожал, снизошел до сарказма, - ...ты отстранен от исполнения служебных обязанностей. Ты ничего не будешь предпринимать, никому ничего не скажешь о том, что произошло вчера и сегодня. Тебе запрещено звонить на работу, пока ты не встретишься с Оливером в понедельник. Все ясно?
Он не ответил. Маргарет положила трубку. Шон медленно оторвал трубку от уха и опустил ее на рычаг. Рядом с будкой прошла белая женщина с двумя цветными детьми в коляске; она была на шестом месяце, если судить по животу, в поношенном, наполовину застегнутом пальто.
- Где можно сесть на автобус или найти такси? - спросил у нее Шон.
Женщина посмотрела на него пустыми глазами, как будто не понимая, что он сказал, что такое автобус, такси. Вдруг откуда ни возьмись из-за телефонной будки появился негритенок: худое хитрое личико, черные курчавые волосы, глаза словно лужицы нефти.
- Автобус нужен, мистер?
Шон кивнул.
- Какой, мистер?
- А если такси? - спросил Шон. Мысли его были все еще заняты Маргарет, тем, как звучал ее голос, что она сказала, что это могло значить.
- Туда надо идти, мистер. По Хониуэлл-роуд, там, внизу, автобусы и такси... - Мальчику, наверно, лет одиннадцать-двенадцать. Ноги худые как спички, руки похожи на птичьи лапы. Глаза человека, который знает все, что происходит на улице.
- Тут один человек собирался снимать телевизионный фильм, - рассеянно, почти машинально произнес Шон, продолжая думать о Маргарет.
Мальчик посмотрел на него глазами, которые вдруг стали совсем не детскими.
- Ты полицейский?
- Нет, - сказал Шон. - А почему ты меня об этом спрашиваешь?
- Потому что он умер.
- А что, если мы с тобой пойдем поедим мороженого?
Стремление услужить исчезло с лица мальчишки. Казалось, сама улица смотрит на Шона глубоко посаженными, темными, как нефть, глазами.
- А если я дам тебе полкроны?
Мальчишка заколебался, хоть и продолжал медленно пятиться, собираясь в следующую секунду повернуться и убежать.
- Если ты про него расскажешь побольше, можешь заработать и пять шиллингов. Он здесь со многими разговаривал?
Мальчишка кивнул, не спуская глаз с Шона.
- Где же тут можно поесть мороженого?
Негритенок мотнул слишком большой для его тонкой шеи и худого тела головой и бросил:
- Туда, прямо.
Он повернулся и бочком пошел вперед, показывая дорогу, шагая по сточной канаве, цепляя ногами рваную бумагу, апельсиновые корки, пыльный уличный мусор. Шон следовал за мальчиком, чувствуя, что за ними наблюдают. Из окон, подъездов, от перил, огораживающих тротуар. Женщины с истощенными лицами, в бигуди и рваных трикотажных кофтах баюкали на крылечках многоквартирных домов полуобнаженных детишек. Девушка, причесывавшая черные волосы, высунулась из окна второго этажа и улыбнулась Шону, когда их взгляды встретились. Ему показалось, ее блузка, открывавшая большую часть груди, сшита из британского флага. Девушка еле заметно кивнула, как бы приглашая к себе.