Молодой толстяк без лишней деликатности схватил ее за руку и потянул прочь; его маленькие, блестящие подозрением глазки, похожие на две смородины в жиру, на мгновение встретились с глазами Шона.
Они подошли к красной спортивной машине дорогой итальянской марки, толстяк что-то зло зашептал девушке. В повороте его головы, сгибе руки, которой он буквально втолкнул свою даму в машину, сквозило не просто плохое настроение человека, уезжающего с похорон. Откидываясь на спинку сиденья черной кожи, девушка еще раз встретилась взглядом с Шоном. Похоже, разговор был о нем. Кто этот молодой толстяк - ревнивый нелюбимый муж? Машина рявкнула, рванулась с места; водитель, намеренно не замечая Шона, опасно развернулся совсем рядом, чуть не задев его ноги широким крылом. Но пассажирка обратила на Шона внимание - в ее раскосых глазах читалось нечто большее, чем любопытство.
Набирая скорость, машина подлетела к воротам, чуть не столкнулась с въезжавшим катафалком, резко затормозила, снова набрала скорость и с торжествующим и презрительным ревом исчезла на шоссе, ведущем в Лондон. Шон залез в свой разваливающийся, купленный у пятых владельцев "ягуар", и почувствовал зарождающийся интерес к заданию. Он долго смотрел вслед уехавшей машине и вспоминал тяжелое, полусонное женское лицо, особенно глаза.
Расходились и остальные, освобождая место для следующих похорон. Крупный мужчина с густыми черными усами и загорелым бронзовым лицом киплинговского солдата помогал вдове сесть в большой, взятый напрокат лимузин. Пожилая женщина уже сидела в машине. Шон завел свой автомобиль, подал его немного вперед и выехал из ворот вслед за лимузином. Тот свернул направо, прочь от Лондона, и покатил к центру Лирема.
Чуть не доехав до центра, лимузин снова свернул направо и поехал по пригородам, бывшим деревням, которые становились все фешенебельнее и фешенебельнее, к дому 37 по Эйлшем-роуд. Это был приятного вида двухэтажный особняк псевдоякобитского стиля, с окнами, забранными ромбовидным стеклом, и тщательно подстриженным газоном, тянувшимся от застекленной веранды до ворот. Такой дорого стоит. Может, даже слишком дорого для телепродюсера?
Шон затушил сигарету в переполненной пепельнице, вышел из машины и направился через улицу к кованым железным воротам. "Не могу подсказать тебе, что надо искать. Я даже не уверен, что тут вообще что-то есть". А если еще Рэнделл узнает, что он разнюхивал, то могут быть неприятности. Впрочем, глядишь, оно и к лучшему. Шон нажал на звонок из кованого железа, спрятанный за висячей корзиночкой с цветами, и услышал мелодичный звон в доме. Долгое время было тихо. Что он скажет вдове? Какой может задать вопрос - ведь ее обо всем уже спрашивали на следствии.
Следствие провели очень быстро, очень просто. Видимо, и полиция, и судебно-медицинский эксперт, и Рэнделл считали, что все ясно. Только майор думал иначе. И снова в голове Шона зашевелилась подленькая, словно внушенная Рэнделлом мысль: майор же старый, гораздо старше душой, чем ему на самом деле лет, совсем больной, от всего отошедший. А еще отчаянно пытается быть при деле и, вероятно, ради этого придумывает бог весть что.
За толстым, янтарного цвета стеклом двери мелькнула тень. Открыла пожилая женщина: нос крючком, злые, запавшие, выцветшие голубые глаза, пряди седых волос, на сутулых худых плечах - гонкий серый трикотажный жакет.
- Я инспектор Райен, - сказал Шон. - Могу я увидеть миссис Редвин?
Женщина взглянула на него.
- Мы только что вернулись с похорон моего сына и никого не принимаем. В ее говоре слышался еле заметный иностранный акцент. Мать Редвина норвежка, вспомнил Шон.
- Я знаю, - поспешил он заверить. - Ни за что не приехал бы сегодня, но...
Она пронзила его взглядом.
- Вы были на похоронах. Зачем?
- Я...
В холл вышла вдова.
- Кто это?
- Я из Спецслужбы, - представился Шон. - Мне бы хотелось...
Когда-то эта высокая женщина была красива. А сейчас - явно крашеная шатенка, с расплывшимися чертами лица. Глаза - красные от слез.
- Я просила его уйти, - сказала пожилая женщина, пытаясь закрыть дверь.
Шон незаметно вставил в просвет ногу.
- Ладно, - сказала вдова, - заходите. Вы что, недовольны результатами расследования? - Голос ее дрожал от ненависти. - Чего же вам еще надо?
- Всего несколько минут. Я постараюсь быть кратким.
Она проводила его в гостиную: мебель, обитая ситцем, цветы, кабинетный рояль, фотографии в серебряных рамках. По большей части - мужчины в военной форме. Свадебная фотография (интересно, ее ли это свадьба?). Шон придвинулся поближе, чтобы лучше рассмотреть снимок. Высокий стройный молодой офицер брюнет, даже жгучий брюнет - застенчиво улыбается, новобрачная гордо смотрит на него; сзади - расплывающиеся фигуры: двое военных держат над супружеской парой скрещенные сабли.
Шон отвернулся в надежде, что вдова не заметила его любопытства: ему неожиданно стало стыдно, будто он увидел то, что незнакомые люди не должны видеть. О чем мечтали они в тот день? Наверняка все вышло наоборот.
- Так в чем же дело?
Он замялся: стоит ли спрашивать ее, что она подразумевала под расследованием. Неужели Спецслужба действительно добралась до нее?
- Незадолго перед тем, как ваш муж... умер, он попытался связаться с одним из наших... отделов и поместил объявление в газете "Таймс". У него якобы были для нас "страшные новости". Мы не успели выйти на связь - ваш муж застрелился. Он не говорил вам что-нибудь об этом?
Она странно посмотрела на него, будто не понимая, о чем он спрашивает. Пожилая женщина, которая вошла в комнату вслед за ними и, словно дуэнья, села на стул рядом с дверью, наклонилась вперед:
- Застрелился? Застрелился! Моего сына убили! Давайте не будем лгать здесь, в этом доме, за его стенами рассказывайте что угодно!
- Мама, прошу вас, не надо. - Вдова закрыла глаза. - Я не понимаю, мистер...
- Райен.
- Мистер Райен. Мы уже говорили обо всем!
- Давайте поговорим еще раз, - сказал Шон, пытаясь нащупать почву. Расскажите мне все с самого начала.
- Да что тут рассказывать? Когда Олаф начал снимать фильм о цветных в Англии, он слишком много узнал про них. И тогда его убрали. - Она откинула голову на подушки кресла; напряженное лицо выдавало, как трудно ей держать себя в руках.
- Что же он узнал? - мягко спросил Шон. Похоже, в комнате появился призрак правды, позвякивая скорбными цепями безумия.
- Ему стало известно, что существует мировой заговор цветных с целью уничтожить нас, - устало выговорила вдова, словно произносила общеизвестную истину, не требовавшую особого пафоса. - У них широко разветвленная организация в нашей стране. - Напряжение исчезло с ее лица, осталась лишь усталость. И горечь. - Сколько жертв можно требовать от одного человека? Во время войны его заклеймили как труса. Теперь он - самоубийца. Вам не кажется, что вы исчерпали свои вопросы?
- Простите, - извинился Шон, прикидывая, как бы уйти так, чтоб было не очень неудобно. - А больше его ничто... не тревожило? - Он сказал это, не думая, просто чтобы сказать что-то перед уходом.
Вдова широко раскрыла глаза, посмотрела на Шона, будто он ударил ее.
- Больше ничто?.. - прошептала она. - Вы что же... не верите?
- Говорила я тебе, - вмешалась пожилая женщина. - Они же тебя дурачили. Лишь бы заткнуть тебе рот. - Она поднялась и нагнулась над Шоном. Смеетесь? - И жестом отмела его возражения, словно смахнула с лица паутину. - Вы же такой умный, обходительный и добрый молодой человек. Самое главное, чтоб мы молчали, чтоб никто ничего не узнал и не сказал ничего плохого про наших славных цветных, которые так нас любят. - Ее голос становился все громче, брызги слюны холодными каплями окропили ему лицо, словно дождь. - Но будете ли вы так смеяться, когда наступит Судный день, когда мы будем голодать и умирать, когда солдаты с раскосыми глазами будут топтать искалеченные тела женщин и детей, а таких мужчин, как вы, угонят в Азию, в рабство, в концентрационные лагеря? Если вам повезет, и вы до всего этого доживете.