Когда она тянется к шесту и начинает танцевать, мой член пульсирует. Такое ощущение, что вся кровь покинула мой мозг и переместилась в пах, делая невозможным думать. Я никогда не испытывал такого вожделения. Желание для меня всегда было в лучшем случае посредственностью, средством достижения разрядки с женщиной, которую я считаю привлекательной. Но это — эта потребность, эта почти болезненная боль, которая заставляет меня желать спустить ее со сцены и утащить в ближайшую комнату, как грабли, стремящиеся заграбастать девицу в ближайшем алькове, — это совершенно чуждо мне.
И очень, очень неудобно, что именно она заронила в меня эту искру.
И еще что-то жжет мне живот, когда я наблюдаю за ее танцем. Она изысканна, слишком совершенна для этого дешевого клуба, слишком хороша для мужчин, которые окружают сцену, бросая ей долларовые купюры из своих потных ладоней. Когда она подходит к краю сцены, стоя на коленях, она откидывает голову назад и скрежещет о лакированную поверхность, я вижу, как несколько мужчин засовывают купюры в край ее трусиков.
Я знаю, как устроен стриптиз-клуб. За свою жизнь я побывал во многих из них. Но это не останавливает меня от желания пересечь зал и сломать пальцы каждому мужчине, который прикасался к Миле, пока она танцевала на сцене.
Я хочу, чтобы она вот так же отшлифовала меня, и только меня. Я хочу, чтобы только мои руки касались ее нежной бледной кожи. Я хочу, чтобы ее волосы падали на мое лицо, мои руки, мой член, пока она заглатывает меня, пока она скачет на мне, пока она выкрикивает мое имя в наслаждении.
Я мог бы получить все это. Она предложила это мне.
Жгучая ревность уступает лишь пульсирующей боли в моем паху. Я наблюдаю за тем, как она наклоняется, сдвигая трусики вниз по бедрам и обнажая под ними голубые с серебром кружевные стринги. Я вижу нежно-розовые складочки между ее бедер, едва скрытые полоской ткани между ними.
Во рту пересохло, кожа стала горячей, возбуждение вышло из-под контроля. Я хочу попробовать ее на вкус. Я хочу трахнуть ее.
Я хочу погубить ее для любого другого мужчины, а потом оставить ее для себя.
Сила моих эмоций застает меня врасплох. Я должен уйти. Я знаю, что должен. Она та, которая заставляет меня испытывать такие чувства, которая подталкивает меня к грани самоконтроля, та, от кого я должен держаться подальше. Мой брат — именно такой предостерегающий пример.
Я рад за него, что он обрел счастье с Эммой. Но до того, как он влюбился в нее, он неустанно работал над тем, чтобы отделить нашу семью от Сицилии. Чтобы разорвать узы с доном Фонтана, которые связывали нас с незаконной деятельностью, в которой он хотел, чтобы мы больше не участвовали. И неважно, соглашался я с этим или нет, это не меняет того факта, что он добивался именно этого.
А потом в его жизни появилась Эмма и дала Альтьере оружие против него. Теперь он в ловушке, снова втянут в ту же сделку, из которой пытался нас вызволить. Он говорит, что оно того стоит, но я вижу, что, потеряв голову из-за женщины, он потерял все, чего добивался.
А что потеряю я, если позволю себе ослабить контроль и заберу Милу себе?
Музыка стихает, и я вижу, как она уходит со сцены. Бюстгальтера на ней нет, и я мельком вижу ее бледную, увенчанную розами грудь за мгновение до того, как она исчезает за занавесом. Она скоро вернется на паркет, но я чувствую укол сожаления, что пропустил конец ее танца.
Это мой шанс. Я могу уйти сейчас и избегать ее, пока она не придет ко мне в офис. Я могу пойти домой и справиться со своим возбуждением так, как я делал это с того дня, когда буквально столкнулся с ней.
Это был бы более мудрый выбор.
Вместо этого я сижу и борюсь с собой, пока не вижу, как она выходит на главный этаж.
Она замечает меня почти мгновенно, как будто ее притягивает то же чувство, которое я испытываю каждый раз, когда вижу ее. На ней то же самое нижнее белье, а ее волосы рассыпаются по плечам, когда она косится в мою сторону, ее голубые глаза задерживаются на моем лице.
— Лоренцо. — Она произносит мое имя низким и хриплым голосом, и я думаю, не произнесет ли она его именно так, потерявшись в муках желания, когда больше не сможет притворяться.
Я хочу отбросить все ее притворство, чтобы увидеть, кто она такая под практикой соблазнения, под играми, в которые она сама себя научила играть. Я хочу узнать, как она двигается, как звучит, что она делает, когда она только сама, и никого больше.
— Что ты здесь делаешь? — Ее голос дрожит, как будто она боится ответа. Как будто она думает, что с момента нашего последнего разговора я все переосмыслил и пришел сказать ей, что больше не хочу и не желаю, чтобы она работала на нас.