Тогда Венька Малышев сказал, что если вопрос ставится так на ребро, то пусть лучше уж его, Малышева, отдадут под суд: ведь это он распорядился проводить бандитов в баню.
У прокурора задрожало пенсне на носу.
— Закон одинаково распространяется на всех, — сказал он. — Если преступники не будут пойманы, вы, естественно, также должны будете понести серьезную ответственность за вашу халатность. Или, может быть, — он многозначительно поднял палец, — за другие противозаконные действия. Я сейчас не хочу ничего предрешать…
Затем прокурор два раза измерил шагами по снегу расстояние между забором и баней, осмотрел колючую проволоку на заборе, оставшуюся почти не тронутой, произнес в заключение только одно слово: «Специалисты!» — и пошел со двора.
Начальник провожал его до саней, что-то горячо доказывал ему, размахивая руками, но что именно доказывал, нам не было слышно.
Венька стоял во дворе в одной гимнастерке, без шапки и рассеянно смотрел на ржавый моток колючей проволоки, валявшейся у забора в снегу. Эта проволока осталась от той, что обматывали забор. Надо было бы обматывать его еще выше.
Я сказал об этом Веньке. Но он махнул рукой и поморщился:
— Все это ерунда. Не в проволоке дело.
— А в чем? В психологии, что ли? — не мог не съязвить я. — У собак, наверно, тоже есть своя психология.
Венька внимательно посмотрел на меня и ничего не ответил, только обиженно надул губы. И я мгновенно представил себе, каким он был в детстве.
Он был, наверно, беленьким, веснушчатым, толстогубым мальчиком с застенчивыми глазами. Он стал взрослым, высоким, сильным. На лице его теперь чуть заметны веснушки, и волосы чуть потемнели. А в глазах в этот час огорчительной растерянности все еще светится детство.
— Вот, Малышев, плоды твоего либерализма, — указал пальцем начальник, возвращаясь от ворот. — Где ты его будешь сейчас искать, этого прекрасного Лазаря Баукина с компанией? А ведь я тебя, кажется, предупреждал. Предупреждал я тебя или нет? Ответь…
Но Венька ничего не ответил начальнику.
Начальник вынул из брючного кармана портсигар, подавил большим пальцем на голову змеи, изображенной на портсигаре, взял папиросу, нервно помял ее в искалеченных пальцах и, прикурив, сказал:
— Упрямый ты человек, я смотрю на тебя, Малышев. А это значит что? Это значит, что я по-настоящему должен отстранить тебя от должности…
Венька сузил глаза и дерзко взглянул на начальника:
— Отстраните. Я плакать не буду. Это ваше дело, кого отстранять, кого назначать.
— Нехорошо разговариваешь. Не помнишь, с кем разговариваешь, — прихмурился и дохнул на него дымом начальник. — И правильно, надо бы тебя отстранить. — Начальник сердито зашагал к крыльцу. Но у крыльца остановился. — Однако я тебя не отстраню. Я тебя заставлю, имей в виду, найти Баукина. Ты слышал, что прокурор заявил? Надо найти преступников. Во что бы то ни стало. Найдешь?
— Не знаю, — сказал Венька. — Я к ворожее еще не ходил. Откуда я могу знать, найду или нет?
— Нехорошо разговариваешь, — опять заметил начальник и ушел в здание.
А Венька остался во дворе.
Из амбулатории, что рядом с баней, вышел фельдшер Поляков.
— Хочешь, плюс ко всему, застудить плечо? — спросил он Веньку. — Я на тебя все время в окно смотрю. Пойдем, я тебе переменю повязку. А то я скоро уйду. Меня в уздрав вызывают…
Венька покорно пошел за Поляковым.
Я заглянул в секретно-оперативную часть, когда Венька вернулся из амбулатории.
Он сидел за столом, подперев голову обеими руками, и читал какие-то протоколы.
Я посмотрел ему через плечо и узнал протоколы допросов Баукина.
«Их читать теперь бесполезно», — подумал я, но ничего не сказал.
Веньке, наверно, и так здорово обидно. Лучше не затрагивать больное место.
Я спросил, не пойдет ли Венька обедать.
— Нет, — поглядел он в окно. — Рано еще. Я есть не хочу. Нету аппетита…
Из окна был виден белый, заснеженный пустырь, на котором копошился подле аэросаней механик.
Удивительным мне показалось, что корпус саней уже поставлен на лыжи и укреплен пропеллер.
— Пойду покопаюсь с ним, — кивнул в окно Венька. — Все равно сегодня ничего не лезет в башку. Башка просто как чугунная.
Венька надел свою монгольскую шапку, стеганую телогрейку, взял варежки и пошел на пустырь.