— Мне же это для дела надо, для служебных надобностей, — как бы оправдывался он передо мной. — Лазарь сильно охрип, и его все время бьет кашель. А порошки, которые давал Поляков, нисколько не помогают. И Лазарь вообще не верит докторам. Он их не признает…
В том, что Лазарь Баукин не признает докторов, не было, пожалуй, ничего удивительного. Но то, что Венька так заботливо относится к нему, показалось мне странным. Не лазарет же у нас для простудившихся бандитов и не трактир с подачей горячительных напитков!
Я даже возмутился про себя.
А затем не только я, но и многие у нас удивились, что такой навеки обозленный, угрюмый и всех и вся презирающий бандит, как Лазарь Баукин, вдруг дня три спустя после ареста стал давать показания, хотя приказ начальника «не кормить» не был выполнен.
Правда, он давал уклончивые показания. Я прочел первый протокол его допроса и сказал Веньке, что этот зверюга чего-то такое темнит.
— А что же ты хотел? Чтобы он пришел к тебе и сразу покаялся? — спросил Венька. — Нет, это ерунда. Так не получится. Не такой это мужик…
И мне показалось, что Венька как бы восхищается этим мужиком.
Мне захотелось посмотреть, как Лазарь Баукин ведет себя на допросах, и я однажды во время допроса зашел в секретно-оперативную часть.
Венька посмотрел на меня удивленно:
— Тебе что-нибудь надо?
— Нет, я хотел посидеть…
— Посиди тогда где-нибудь в другом месте. У нас тут серьезный разговор. Без свидетелей.
Я ушел в свою комнату.
Через час Венька зашел ко мне и, должно быть, желая смягчить свою грубость, предложил:
— Хочешь, почитай сегодняшний протокол допроса Баукина. Занятный мужик.
Я сказал:
— А зачем? Я не такой уж любопытный. Ты ведешь допрос, меня это не касается.
— Ну, это ты ерунду говоришь, — заметил Венька. — Нас все касается. И мы за все отвечаем, кто бы что ни делал. А Лазарь в самом деле занятный мужик…
— А что в нем занятного?
— Все. Он сам смолокур и промысловый охотник. И отец у него и дед тоже смолокурничали и выслеживали зверя. Он тайгу знает — будь здоров.
— Но сейчас-то он бандит…
— Ну, это уж известно. Но вообще-то он мужик занятный. Голова у него забита всякой ерундой, а сам неглупый. Сегодня мне говорит: ежли сибирские мужики эту власть не полюбят, она тут ни за что не удержится. Хоть пять лет простоит, хоть десять, но все равно не удержится. Колчака Александра Васильича с иностранцами мужики не полюбили, и они не удержались. Силком ничего не сделаешь, как ни вертись…
— Что же тут хорошего? — сказал я. — Значит, он настоящий контрик, если сравнивает советскую власть с Колчаком…
— Вообще-то конечно, — согласился Венька. — Но надо разобраться. Человек — смолокур и охотник, можно сказать, потомственный. И вдруг связался с бандитами…
— Да мало ли смолокуров и охотников в разных бандах! — возмутился я. — Что он, маленький? Связался. Ему, слава богу, не пятнадцать лет. Он сам мог бы сообразить…
— Ну, знаешь? — сказал Венька. — Другой раз и старику так задурят голову, что он не сразу может разобраться.
Венька жил искренним убеждением, что все умные мастеровые люди, где бы они ни находились, должны стоять за советскую власть. И если они почему-либо против советской власти, значит, в их мозгу есть какая-то ошибка. Он считал, что и Лазаря Баукина запутали, задурили ему голову разные белые офицеры.
Даже дома поздно вечером, когда мы пили чай, Венька вдруг вспоминал о нем:
— А Лазарь, наверно, сидит сейчас впотьмах в угловой камере и думает, думает…
— Да он, наверно, спит давно. Чего ему еще думать?
— Нет, он все время думает. Я это каждый день замечаю. Ох, и здорово он не любит нас…
— Нам его тоже не за что любить, — говорил я. — Бандит как бандит…
— Ну, это верно, — соглашался Венька. — Но все-таки он мужик занятный. Вчера он мне говорит: «Начальник у вас слабый». Я спрашиваю: «Почему?» — «Я, — говорит, — вижу. Нервный он шибко. Кричит. Прошлый раз вон как рявкнул на меня, ажно у самого уши покраснели. Против бандитских атаманов он никуда не годится. Слабый шибко, жирный». Я говорю: «А начальнику нашему и не надо быть атаманом. Тут учреждение, а не банда». А Лазарь говорит: «Рассказывай! На всяком деле должен быть крепкий человек, чтобы его слушались без крику».
Я удивился:
— Неужели ты с ним так разговариваешь на допросах? И он еще ругает начальника…
— Он не ругает, он просто приглядывается ко всему. Он очень приметливый. А что я ему, рот должен заткнуть? Он говорит, я его слушаю. Это хорошо, что он разговорился…
— Все-таки я не стал бы говорить с ним про начальника, — сказал я. — Кто он такой, чтобы еще рассуждать?