И было торжество открытия, и был экстаз. И я выучил на всю жизнь, что бездонная звездная вечность, в клубах которой человек теряет рассудок, существует всюду – и в грязном закутке, и в хоромах королевского замка.
После моего ночного круиза по волнам экстаза я явился в военно-морскую школу самодостаточным молодым мужчиной, готовым горы своротить. Да что там горы! Каторжное расписание занятий – с шести утра до десяти вечера – ничуть меня не пугает: выдержу, не согнусь! Теоретический курс – механика, астрономия, проектирование кораблей – чередуется с морской практикой: навигация, судовождение. Все правильно: новый мир открылся, по всем направлениям! И к вечеру голова раскалывается от перегрузок.
Но вслед за вечером приходит ночь, и голова очищается от тяжелого тумана и усталости: впереди часы портовых удовольствий, часы ночного веселья. Надзирающие офицеры сквозь пальцы смотрят на пустые казармы: самоволки не то чтобы поощряются, но и не рассматриваются как дезертирство.
Меня как магнитом тянет к этим приключениям. Через неделю-полторы после начала занятий я становлюсь своим парнем в портовых кабаках, и мои товарищи-курсанты видят во мне заводилу. Заслуженно видят, надо добавить: блуждания ночи напролет по сомнительным барам, мимолетные знакомства с закаленными в битвах с крутой жизнью девицами, украшенными не только синяками, но и ножевыми шрамами, восполняют во мне те потери, которые я понес за годы моей растительной домашней жизни. Восполняют – и никак не восполнят: я продолжаю прекрасно безумствовать, и конца этому не видать.
Но всему, как мы уже успели убедиться, приходит конец. Пришел конец и моей морской учебе, и я получил офицерское звание прапорщика второго класса, соответствующее статусу лейтенанта в сухопутных войсках. Война с бошами к тому времени уже закончилась, и выпускников ожидала увлекательная кругосветка на одном из учебных крейсеров флота: в нашем новом, офицерском качестве мы будем командовать, управлять кораблем и прокладывать его курс.
Война кончилась, теперь можно было без горячки осмотрительно выявлять ее поджигателей и виновников всех бедствий нации – постигших ее неимоверных потерь как в живой силе, так и в технике, не забывая при этом и о моральном ущербе. Виновных нашли, ими оказались чуждые патриотическим чувствам и алчные евреи по обе стороны границы – и у нас, и в Германии. В разреженной послевоенной атмосфере это утверждение было ясным и доходчивым; публика с готовностью его принимала. Закулисный враг был найден, его местопребывание обнаружено. Я не остался в стороне от этого поветрия: евреи, по моему разумению, должны были полностью осознать вину в развязывании минувшей войны и в будущем, ради собственного блага, держаться тише воды, ниже травы… Еврейское благо не очень-то меня интересовало, я его рассматривал лишь в тесном сочетании с благополучием французов. Движение монархиста и националиста Шарля Морраса «Французское действие» с его настроем против евреев и бошей одновременно вполне соответствовало моим тогдашним представлениям о добре и зле. Ведь еще до войны мы, младшие лицеисты, с завистью смотрели на старших, которые распевали на улице задорную песню «королевских газетчиков» – продавцов газеты Морраса: