В лесу еще сыро после паводков, и в воздухе стоит восхитительная вонь от тысячи квадратных километров ила. В такой атмосфере можно хоть овощи растить. Я включаю передний мост, чтобы не застрять в глубокой грязи.
Мы выбираемся к реке, и он продолжает стоять в кузове ногой в воде, указывая вытянутой рукой то на одно, то на другое, пока я стаскиваю ялик с прицепа и волоку его вниз по берегу, в бурую воду. Вода еще не спала окончательно, и поверхность ее представляет собой непрерывно меняющийся узор разных оттенков желтого — водоворотов, стремнин, встречных течений. Я возвращаюсь за мотором и бензобаком, ставлю все это на место, закрепляю, подключаю бензопровод, потом достаю сети, доспехи и прочие причиндалы. Он стоит в кузове и распоряжается. Положи сети на нос. Ты будешь править, а я закидывать. Если хочешь, там в кабине есть подушка. Не забудь лески. Нож положил? Да, и еще несколько банок…
— Как ты собираешься перебраться из грузовика в лодку, не подняв тревоги? — спрашиваю я.
Он опускает взгляд на погруженную в эмалированное ведро ногу.
— Эта штука подает сигнал раз в минуту, — отвечает он. — Сигнал, потом минуту молчит, потом снова сигнал. За минуту я расчешу гриву пони и суну ногу обратно, а они ничего и не заметят.
— Еще как посмотреть, — говорю я ему. — Это еще семь раз отмерить. Семью семь раз отмерить. — Я кладу его коробку со снастями, полную мотков нейлоновой лески, и сплющенных свинцовых грузил, и больших ржавых крючков, и выцветших пробковых поплавков в плоскодонку. — Откуда ты знаешь, когда она подает сигнал? Кто подскажет тебе, когда вынимать ногу из этого ведра, чтобы эта штуковина не просигналила как раз в этот момент? Не подняла тревогу, прежде чем ты шаг успеешь ступить? — спрашиваю я. — Прежде чем ты успеешь обольстить своего пони, так сказать?
— Я ощущаю ее сигнал, — говорит он мне. — Это вроде как языком батарейку пробовать. Электричество чуть-чуть пощипывает мне ногу.
— Ты уверен?
— Заводи этот чертов мотор, — говорит он. И сразу же вынимает ногу из ведра, явно не дожидаясь никакого там сигнала, который дал бы ему минуту свободы. Он спускается к воде, и перебирается через борт, и садится на носу, и свешивает ногу через борт в воду, желтую от пробивающихся сквозь листву солнечных лучей. Он показывает мне большой палец, потом его пробирает дрожь и он зябко охватывает плечи руками.
— Прохладная водичка. Талая.
Мы держим путь вверх по течению. Лесные утки, и черные утки, и чирки с плеском срываются с воды за каждым новым поворотом реки, и взмывают в синее небо, и окрашиваются в золотой цвет на солнце, и делают круг, и снова садятся на воду у нас за кормой. Спустя некоторое время я убираю газ, понизив жужжание мотора до едва слышного звука, и подвожу ялик к берегу, в самое сплетение корней и упавших деревьев. Он продолжает командовать. Поближе к вон тому корню. Дай-ка поглядеть на вон ту ветку. Он проверяет их на прочность, на гибкость, дергает за них и налегает на них своим весом так, словно им сейчас придется удерживать каких-то невероятно сильных мифических речных тварей. К тем, чья прочность представляется ему удовлетворительной, он привязывает двухметровые отрезки толстой лесы — чуть ниже уровня воды. К концу лесы привязаны крючки размером с добрую чайную ложку. Калибр этих крючков наглядно демонстрирует его веру в то, что недра реки все еще таят в себе нечто ужасное и сверхъестественное, равно как его отрицание того очевидного факта, что конец двадцатого века превратил мир в ухоженную ферму, в которой все дикие твари либо приручены, либо изничтожены. Да и не только крючки — вся эта наша поездка представляет собой акт веры. Или акт отрицания.
— А здесь, пожалуй, можно и на живца. — Он отвинчивает крышку и вытряхивает мелкую рыбешку-живца из алюминиевого футляра из-под сигары, вот уже много лет служащего кратковременным пристанищем сотням живцов. Уложив длинного белого живца в блестящее от воды русло своей ладони, он пару раз приподнимает его, взвешивая. Потом вынимает из коробочки со снастями черное резиновое колечко и осторожно, так чтобы не повредить тонкую кожицу и внутренности живца не смыло водой, крепит рыбешку резинкой к крючку. Потом бросает его в поток и объявляет, что это верняк. Стопроцентный верняк. Он повторяет это еще раз и еще, привязывая к своим огромным крючкам живых рыбешек и жирных лягушек. Это звучит как заклинание. Стопроцентный верняк.