Мы смотрим футбол, и вспоминаем классных игроков прошлых лет, и отец подается вперед, и тычет указательным пальцем в экран, в чуваков, у которых что-то никак не ладится игра, так что они, можно сказать, парни из Канзас-Сити.
Тут уж мне приходится спросить его, кто такие парни из Канзас-Сити.
— Козлы, у которых игра не ладится, — отвечает он.
Мы откупориваем бутылку красного вина, сорт которого уже не определить после того, как полку в подвале, где она хранилась, залило последним паводком, когда гребаное Бюро Контроля Водных Ресурсов в очередной раз не договорилось с гребаным метеорологическим ведомством. Он пробует вино и определяет его как Керрингбушское пино-каберне урожая девяносто четвертого года. Каковое смешение производителей и сортов существует, возможно, только в его голове.
Чуть позже он приотворяет дверцу духовки и объявляет, что его кофейно-карамельная баранина почти готова… ну еще две, максимум три минуты. Телефон звонит раз, другой, третий. И продолжает звонить. Отец не трогается с места, только задумчиво кивает алым углям, словно случилось то, чего и следовало ожидать. Стоит, держась кухонным полотенцем за дверцу духовки, и кивает. Я снимаю трубку.
— Мммммм?
— Это еще кто? — осведомляется зычный мужской голос.
— А вы кто? — отвечаю я вопросом на вопрос.
— Старший сержант Бёрроуз, Тукумуолская полиция.
— Ну?
— Так с кем я говорю? — допытывается он.
— С Хантером Карлионом. Я хочу сообщить о правонарушении. — Трубка умолкает, словно коп на другом конце провода озадаченно морщит лоб, глядя на трубку и силясь вспомнить, кто из нас кому звонит.
— Это… Я хочу поговорить с вашим отцом, — говорит он. — Ведь Чарли Карлион — ваш старик, верно? Дайте-ка мне его на минутку. — Я маню отца от плиты к телефону пальцем.
— Значит, один гребаный импульс в минуту, да? — раздраженно шепчу я ему, прикрыв трубку рукой. — Как пони расчесать? Это копы.
Он берет у меня трубку.
— Алло? Привет… ммм, что у нас сегодня? Да, суббота. Привет, Грег.
— Ты был на реке, Чарли? — Отец держит трубку на отлете от уха, так что мы оба слышим вопрос.
— На какой реке? — спрашивает он.
— Мне только что позвонили из Джефферсона, Чарли. Они говорят, сигналы от твоего браслета шли с реки.
— Вспышки на солнце, — говорит отец.
— Чего?
— Вспышки на солнце, Грег. Мощные электромагнитные возмущения. Они частенько сбивают наблюдательную аппаратуру. Вот, например, год назад солнечная буря, которую астрофизики назвали «Байроном» — в честь знаменитого поэта, если ты не знаешь, — посеяла хаос разом в четырех штатах. Так мне говорили. В Куинсленде, Новом Южном, Виктории и Тасмании одновременно. Ваш брат прямо с ума сходил. Так что… вспышки на солнце. Так мне, во всяком случае, кажется. — Отец сокрушенно качает головой и надувает губы, словно в досаде на невежество собеседника. На полное незнание им основ астрофизики.
— Значит, если я прокачусь вниз по течению, я не найду никаких незаконных снастей, а, Чарли? — любопытствует голос в трубке.
— Господи Боже, Грег, надеюсь, что нет. Как правило, они обнаруживаются, намотавшись на винт, а ты ведь знаешь, что это за геморрой — их снимать.
— Этот браслет — большое тебе одолжение, Чарли. Надеюсь, мне не придется то и дело звонить тебе и напоминать, какое это одолжение? Да или нет, Чарли?
Мой старик смотрит на трубку.
— Нет… Нет, не придется, — тихо говорит он.
— Значит, договорились, Чарли. Обойдемся без вспышек на солнце. Джефферсон мне и так все уши прожужжал. О’кей?
— Ко мне тут сын приехал, Грег. Мы жарим мясо.
— Пока, Чарли, — говорит коп. Отец вешает трубку и возвращается к плите.
— Значит, в воде не передает, а? — спрашиваю я. — Импульс раз в минуту, да?
Он пожимает плечами и делает большой глоток пива.
— Ты бы не поехал со мной, если бы беспокоился, что копы прознают об этом. — Он смотрит, как я вкручиваю штопор в пробку новой бутылки безымянного красного. — Знаешь, что удерживает меня здесь? — спрашивает он.
— Ведь не контрольная хреновина?
— Нет. Не хреновина. Омерзение, — говорит он. — Омерзение, и больше ничего.
Я выдергиваю пробку.
— Омерзение к чему? — спрашиваю я.
— Омерзение ко всему, что творится везде, где мне хотелось бы побывать, — говорит он. — Возможно, именно это удерживало и твою мать в миссии. Омерзение. Пожалуй, теперь я понимаю наконец, каково это — быть черномазым.