Она рассказывает все это, уставившись в стол с объедками тапас, стаканами из-под вина, и ее платье переливается зеленым, а кожа на плечах и руках словно чуть светится.
— Просто не верится, чем мы с папой стали друг для друга после того, чем были прежде. Он стал совсем другим человеком. И я тоже. Он ведь был для меня героем, а я для него… и все равно мы друг друга потеряли. И я ведь так и не знаю, как это все получилось. Но ведь получилось, и так легко, что это меня пугает. Я боюсь, что вот так же может выйти и с любым другим, кого люблю.
— Похоже, он тот еще хрен.
— Никакой он не хрен. Он мой отец. И вообще, заткнись. Я хочу рассказать тебе одну японскую притчу.
— Притчу? Это что, вроде анекдота? Или житейская мудрость? Вроде «лучше синица в руках, чем журавль в небе»?
— Это рассказ.
— Ну да, из тех, в которых звери подкладывают друг другу дерьмо, чтобы мы учились на их опыте?
— Там есть одна собака. А теперь заткнись, чтобы я могла рассказывать.
— Ладно, постараюсь. Только если ты не будешь зажимать подробности. Если ты будешь зажимать подробности, мне придется влезать с вопросами.
— Да заткнись же!
— Ладно, ладно.
Она наполняет наши бокалы, отпивает вина и поводит плечами, настраиваясь на рассказ.
— О’кей. Японская басня. О’кей. Поехали. Жил-был один слепой старик. И была у него привычка каждый день ходить по магазинам со своей собакой-поводырем. Вот как-то раз в доме у дороги, где он обычно проходил, поселилась молодая пара. Молодая жена любила цветы, и вот как-то ясным весенним днем она стояла на коленях у себя в палисаднике и сажала… сажала… ну, скажем, петунии. И тут по улице как раз шкандыбал слепой старик со своей собакой. В смысле, поводырем.
Он шкандыбал по этой улице… ну, не знаю, раз тысячу, не меньше, так что запросто обошелся бы и без собаки, но, сам знаешь, люди тем добрее, чем… увечнее. Поэтому у слепых всегда доброе сердце. И раз уж по доброте своей он жалел собаку, то разрешал ей вроде как вести его, а сам шкандыбал за ней, словно по-другому не может.
Так вот, эта молодая жена ковырялась в палисаднике. И не знала, стоит ли ей окликать слепого — голосом из ниоткуда, так сказать. А если окликать, то как? А вдруг «привет» из ниоткуда, от незнакомого человека, напугает его? Как вообще ведут себя со слепыми? С теми, кто живет с тобой в одном мире, но мир этот для него совсем другой, потому что восприятие его совсем не такое, как у тебя? Может, слепые боятся незнакомых? Может, разговор с незнакомым ему человеком расстроит его? Как положено общаться со слепыми? Она задавала себе эти вопросы и не находила на них ответов; так и стояла на коленях у себя в палисаднике, держа в руках свои петунии, пока он шкандыбал мимо в каком-то метре от нее по ту сторону бамбуковой изгороди.
И с того самого дня всякий раз, как она возилась у себя в палисаднике с цветами, а слепой старик шкандыбал мимо за своей собакой, она замирала, забыв про все свои садовые дела, взгляд ее застывал на каком-нибудь цветке, и она превращалась в статую до тех пор, пока он не проходил мимо.
И если ее муж возился в это время в саду вместе с ней, он поддразнивал ее. Ну, типа: «Замри, детка! Вон идет твой слепой. Беги, прячься!» И когда слепой старик равнялся с их домом, молодой муж принимался отчаянно жестикулировать, словно отвлекая его внимание от своей жены, пока та так и стояла не шелохнувшись среди своих цветов, хмуро глядя на мужа. А потом он заговаривал со слепым стариком про погоду, про то, какой погожий стоит день, и слепой старик всякий раз отзывался, типа: «День чудесный. Можете смело спорить на свою жизнь против всего чая Японии, что день чудесный».
Ну, затем этой молодой жене уже до ужаса хотелось поговорить со слепым стариком. До ужаса нужно было обозначить свое место в его мире, здороваясь, болтая о погоде и прочей ерунде, которая придет в голову. Но ведь заговорить с ним теперь означало бы признаться во всех своих бесчисленных умолчаниях. Своих бесчисленных прятках. Она слишком долго скрывши от него свое существование. — Кими отпивает вина из бокала. Я молчу.
Вот так она и продолжала жить втайне от него — каждый день, когда тот шкандыбал мимо ее палисадника. Но иногда его собака поворачивала голову и смотрела на нее, и тогда она краснела, как рак, и молча опускала взгляд на свежевскопанную землю, словно смотрела на нее не собака, а сам слепой старик.
А потом как-то раз, когда эта семья жила в доме уже пару лет, они оба возились в палисаднике — она пропалывала клумбу, а он окапывал… ну, скажем, куст лаванды — и по тротуару мимо них, как обычно, шкандыбал за своей собакой слепой старик, и молодой муж сказал ему, как обычно: «Доброе утро. Славный денек сегодня, правда?»