Кое-как без новых сведений о Нике и хоккее мне удалось прожить до вечера. Я даже приготовила себе вкусный ужин, красиво сервировала стол, но судьба в образе главного менеджера клуба "Северные волки" настигла меня еще до первого кусочка куриного филе.
- Добрый вечер, Елизавета, - раздалось из телефонной трубки.
- Руслан Игоревич? – голос главного менеджера звучал непривычно сухо. Я даже отняла телефон от уха и еще раз взглянула на экран.
- Не знаю, следили ли Вы за матчем, - тем временем продолжил мой собеседник, - но команда сегодня проиграла. Мы не прошли в финал. Наш лучший нападающий, вместо того чтобы забивать, дважды побывал на скамейке штрафников.
Я нервно сглотнула, представляя какие заголовки будут у новостей завтра.
- Мне так жаль, - пропищала я, не зная, что еще сказать в таком случае.
- Николай будет сотрудничать, - мою реплику Серебряков проигнорировал и тут же перешел к причине своего звонка. – Делайте все, что нужно. До сентября он ваш.
Моя челюсть опустилась вниз.
- Вы знали, что так случится? – я просто не могла не задать этот вопрос.
Несколько секунд в телефонной трубке стояла тишина.
- Рано или поздно что-нибудь подобное должно было случиться. Жаль, что сейчас, но изменить мы уже ничего не в силах.
Глава 4. Циничный, наглый... мой клиент
«Никогда не позволяй парню называть тебя
своей девушкой: и тогда ты никогда
не станешь бывшей девушкой».
Т/с «Секс в большом городе»
Ник.
Утро следующего дня.
Если бы можно было выбирать, с какой болью проснуться утром, я, не задумываясь, ответил бы: "С головной!" Головная боль - хороший признак. Чаще всего она означала увенчавшуюся веселой пирушкой победу накануне. За такое не грех было пострадать, тем более, что две таблетки аспирина и контрастный душ полностью справлялись с последствиями.
Однако эти утром меня "порадовала" не голова. Правое плечо болело так сильно, что перед глазами плыли круги, и малейшая попытка пошевелить рукой заканчивалось позорными стонами. Позапрошлая игра с финским клубом все еще аукалась. Майка, которую вчера после укола кое-как удалось натянуть, уже пованивала, и без доктора было ясно - снять ее до конца недели я смогу только с помощью ножниц.
Подфартило, так подфартило. И ведь на гуманизм в виде упаковки обезболивающего и полного покоя рассчитывать не приходилось. Не перед мероприятием, которое предстояло сегодня. "Терпим, Коля, сжимаем зубы и терпим", - отдал я себе приказ и, приоткрыв один глаз, посмотрел в огромное зеркало на противоположной стене.
Ни нимба, ни крыльев не появилось, зато отражение полностью соответствовало самочувствию. Все бабы мои! Красота невероятная: свеженькая красная ссадина на скуле, фиолетовый синяк на подбородке и, как погоны, две упаковки пельменей на плечах. Куда там гламурным фотомоделям и загорелым голливудским актеришкам!
За пельмени было особенно обидно. После моих плеч, колен и прочих конечностей есть их как-то не хотелось. Который год пытаюсь приучить себя покупать зеленый горошек. У него и анатомические свойства лучше, и не так обидно выбрасывать, но руки вечно хватают пельмени или стейки.
- Ник! Нику-у-ся! - мой траур по пельменям неожиданно был прерван появлением из спальни белокурой красотки в костюме Евы.
- Никки, котик! - вслед за одной нимфой из той же комнаты выпорхнула еще одна, только уже рыжей масти.
Я, поморщившись, откинулся на спинку дивана. Решено, заведу ротвейлера, назову Ника, и пусть кто-нибудь попробует ляпнуть в этой квартире что-нибудь вроде «Никуси» или «Никки».
- Милый, мы ждали, ждали и уснули. А почему ты не пришел? - рыжая по-хозяйски устроилась у меня на коленях и тут же принялась за ощупывание содержимого штанов.
- Никки, у тебя что-то болит? - Случилось чудо, и блондинка заметила упаковки пельменей на плечах.
Черт! И на кой я их приволок в квартиру вчера? Чтобы сказку на ночь рассказали?
- Ну, Ник? – блондинка не унималась.
- Нету его, - огрызнулся я и закрыл глаза, размышляя насколько этично выставлять за дверь двух красивых девушек, да и еще не исполнив то, за чем звал. - Помер ваш Ник.
- А может, мы сможем тебя воскресить? - судя по сиропу в голосе, говорила снова рыжая.
- То, что мертво, ожить не может, - придержав проворные пальчики у себя в трусах, перефразировал я знаменитую фразу.