Светало. Теперь я осмелел и решил все-таки посмотреть, что же происходит у нас на улице. В низкие приземистые оконца я увидел за голым палисадником лишь ноги пробегающих людей и поодаль — вздыбленные в отчаянном галопе ноги лошадей. Да, только одни ноги: обтянутые голенищами сапог со шпорами — у самого окна, а на мостовой — до блеска начищенные копыта. Я даже отпрянул за надежный простенок: мне показалось, что вот сейчас, сию минуту они безжалостно сомнут, раздавят все вокруг — эти страшные нош бегущих дутовцев и скачущих лихих коней… Сперва все это мчалось туда, откуда непрерывно доносились винтовочные залпы, где взахлеб, скороговоркой били пулеметы и раскатывались грозовые удары пушек. Сколько же казаков скопилось тут, в форштадте? Тьма-тьмущая! Иные пешие стреляли на ходу, но в кого, если вся улица переполнена одними дутовцами? А конные, как видно, размахивали шашками, то кружа над головой, то резко опуская — и тогда острые лезвия шашек ослепительно вспыхивали на миг среди вскинутых в полевом галопе лошадиных ног… Неожиданно произошла заминка: спешенные казаки начали круто поворачивать назад, навстречу конным, продолжавшим мчаться в сторону пожарной каланчи, за которой находились красные казармы. «Пеший конному не товарищ», — вспомнил я мамино присловье.
Мне почудилось, будто в наружную дверь кто-то забарабанил. Я насторожился, не зная, как же быть. Властный нетерпеливый стук повторился. Неужели мама? Не раздумывая больше, я на цыпочках выбрался в темную переднюю, но, к счастью, не открыл дверь сразу, а сначала вслепую залез на табуретку, что стояла под смотровым окошком. Двое рослых казаков в погонах, с белыми повязками на рукавах, ловко подобрав длинные полы шинелей, бегом пересекали двор в направлении дощатой уборной, что виднелась в самом углу двора, наполовину скрытая от посторонних глаз кулижкой густой акации. Я подумал, что дутовцы хотят спрятаться. Однако они скоро вышли, но без погон и с пунцовыми ленточками на папахах. Это ошеломило меня. Откуда мне было знать, что дутовцы умеют так искусно маскироваться. Казаки постояли около кустов акации, степенно закурили свои козьи ножки и как ни в чем не бывало не торопясь пошли к воротам. Я проводил их недоуменным взглядом, веря и не веря тому, что произошло на моих глазах.
А когда я вернулся в жарко натопленную горницу, как называла мама наш полуподвальчик, то по улице, громыхая коваными колесами по щербатой мостовой, проходили на рысях гнедые упряжки всей батареи главных железнодорожных мастерских. Значит, победили все-таки красные, выбив казаков за форштадт, в открытую степь. Значит, и мама вот-вот должна вернуться от Мальневых… Я взглянул на ходики: они остановились — наверное, когда разорвался около нашего дома снаряд. И оловянного солдатика действительно не было на медной гирьке: перепугался мой солдатик и забился за комод, а еще такой бравый, с ружьем на изготовку.
На лестнице застучали. Теперь я открыл дверь без всякого страха. На пороге стояла хозяйка дома, тетя Даша, одетая во все черное: она говела в последнюю неделю Великого поста и готовилась к исповеди:
— Александра Григорьевна дома?
— Нет, мамы нет, — поспешно ответил я и опустил голову. Я всегда опускал голову, не выдерживая долгого взгляда тети Даши.
— Где же ее леший носит?
— Понесла новое платье Мальневой.
— Нашла время… — сердито сказала она и нехотя повернулась к лестнице. — Передай, что я была, — на ходу, не оборачиваясь, добавила эта черная красивая женщина, которую мама однажды назвала колдуньей за ее необыкновенную красоту.
Мама пришла вскоре после тети Даши. Очень бледная, усталая, не раздеваясь, тяжело присела у стола и вдруг заплакала. Я кинулся к ней. Она прижала меня к себе, ласково оглаживая мои взлохмаченные волосы. Я ждал, когда она немного успокоится, чтобы сказать ей о хозяйке. Но мама, кажется, могла так беззвучно плакать целый день, уставившись в одну точку, не вытирая слез.
И тут снова заявилась тетя Даша. Молча кивнув маме головой, она села рядом с ней и заговорила с явным сочувствием:
— Ну-ну, Александра Григорьевна, хватит вам, хватит. Остались живы — и слава Богу. Вы лучше расскажите, что видели, мы вот с Борей и послушаем…
Ее ласково-повелительный тон словно бы заставил маму очнуться. Она старательно вытерла слезы и, положив руку на мою голову, начала рассказывать…