Коряжма от меня как ни близка
И как мои стремления ни пылки, -
Не видно ни волов и ни возка,
И нет следов желательной посылки.
Отсюда видь заботу о З/К.
Не знаю также, долго ль быть мне в ссылке
И скоро ли отмоюсь от клевет
И... получу ль от Берия ответ.
* * *
30 января 1941
Здоров. Подавленное настроенье.
Ибо все выхода не нахожу
Я из создавшегося положенья.
И оттого трудом себя гружу,
Чтоб как-нибудь уйти от размышленья.
Лишь за одною почтою слежу.
Жду от тебя я писем, как бывало.
А вскрою -- утешительного мало.
* * *
16 февраля 1941
Сегодня получил ответ от Берья
И от Президиума Верхсуда.
В обоих письмах нет ко мне доверья.
И говорят -- мол правильно сюда
Ты сослан, поделом тобе, Лукерья.
На днях я снова напишу туда,
Да вот добьюсь ли пересмотра дела?
Жду перемен. Все гнусно до предела.
* * *
12 апреля 1941
Моя единственная, дорогая
Иринушка! Какая ерунда.
Я письма шлю, тебя не достигая.
А что пишу их редко -- не беда.
Работа у меня теперь другая,
Я зону инспектирую труда, -
Брожу на воздухе, что неизменно
Мне по душе и для здоровья ценно.
На Север наконец пришла весна,
Мы крепко чувствуем ее дыханье.
В Коряжме объявилася она
Сегодня в полночь в Северном сияньи,
Да так, что рот раскрыл я сполусна -
Свеченье, шастанье и полыханье.
Вообрази прожекторов пятьсот,
Их свет торопко по небу бредет -
Все на Восток, а то -- назад с побыва.
А то в каком-то месте вспыхнет свет -
И так и ждешь неслыханного взрыва,
Но только тишина и весь ответ.
Одно безмолвие велеречиво,
Ему, пожалуй, и названья нет,
Я ничего не знаю в этом роде -
И все при мягкой, в общем-то, погоде.
И вот стоишь в снегу, и целый час
Тебя фонтан небесный услаждает,
Как сумасшедший по небу мечась,
Он вдруг к Звезде Полярной воспрядает,
Вдруг застывает, в вышине лучась,
И вдруг уходит, то есть пропадает,
Как будто ты вообразил себе.
И мысль ко мне приходит о тебе -
Как будто из небесных ты явлений.
Иду в барак, ложусь в постель и сплю -
Но нет тебя средь прочих сновидений,
Которых я с досадою терплю,
Покамест утро не придет для бдений
И печку берестой не оживлю,
И, всей великой Родине на благо,
Не встанет населенье желдорлага.
Затем я ухожу чинить набег -
Следить, чтоб зэки воровали в меру,
И заключенный тоже человек,
И с вольного он перенял манеру
Что плохо -- утянуть и спрятать в снег,
Чтобы, перепродав, проесть, к примеру.
Меня тотчас манят к себе в жилье
Завхозы, там, и прочее жулье -
Кормить ворованным и утаенным.
Но я, Иринушка моя, стыжусь.
Когда не я -- то кто же здесь закон им?
И вот за стол я с ними не сажусь.
Я, хоть наголодался всласть по зонам,
Здесь общим столованьем обхожусь.
А жил бы я и здесь по-человечьи,
Когда б смотрел вполглаза штучки где чьи.
У них и водочка припасена,
А раз сморгни -- дойдет и до жаркого.
Да мне она вот так-то не нужна,
И молочком собьюсь -- ну что ж такого!
Но, милая, какая здесь весна!
Как тянет воздушком с края родного!
Весенним солнушком одним с тобой
Дышу -- моей мечтою голубой.
Когда бы ты могла теперь поверить,
Как с каждым днем мне здесь все тяжелей
Свободные снеги шагами мерять,
Как холодней -- чем в воздухе теплей,
Как исстрадался, извелся я -- смереть!
Как боль, нещадная из всех болей, -
Отсутствие тебя, твое безвестье -
Меня томит, как страшное предвестье.
Могу ль, Иринушка, забыть сейчас
Я праздник наш -- Парижскую коммуну!
День достопримечательный для нас.
Ах, все я потоптал, подобно гунну,
Напасти сколько для тебя напас!
Кому повем теперь мою тоску, ну,
А были ведь и радости! Как быть,
Но только их нельзя никак забыть!
Путь, нами пройденный, воспоминая,
Я резко осудил себя особ,
Иринушка моя, моя святая,
За пошлую размену на особ,
За ложь раба привычки Николая -
Когда б не каторжное колесо б,
Как смыл бы я теперь с себя все пятна -
И горестно то мне и непонятно!
Теперь поверь, что нет меня честней, -
Но как проклятье прошлого искупишь,
А здесь я изведусь всего верней,
Теперь и в Партию назад не вступишь -
Смотри, ведь провинился и пред ней,
А в чем -- не ведаешь, лишь очи тупишь
С сознательной, нелегкой простотой
Перед тобой -- оболганной мечтой.
Так, исключен из жизни, исковеркан,
И не Максимов, а ходячий труп,
Событьями, что бритвою, исчеркан,
Весь обесцененный, что рваный руп, -
Взирай теперь небесный фейерверк, он,
Хоть и красив, -- не стянет рану в струп.
Не правда ли -- не в свете светопада ль
Ты человек, а в остальном ты падаль.
Тяжел я духом, Ира, как больной,
На мне все лихорадкой истомилось.
Скажи -- ведь это правда -- ты со мной?
За что, за что же мне такая милость!
Ведь ты не канешь, точно сон хмельной?
Зачем тогда мне жизни сей унылость?
Как жить? -- все недоверье по пятам.
Так хоть одна ты веришь мне, а там...
К чему и жить! Так жизи мне не будет.
Жизь без доверья мне не по нутру.
Ну ладно -- пометался я -- и будет,
Нахохотался -- слезы вон утру,
А коли вытрусь весь -- так что убудет?
Ночь истекла, и нет препон утру,
За им же встанет вскоре день обычный,
И затружусь. Твой Ника горемычный.
* * *
1/4 мая 1941, Виледь
Благодарю тебя за теплоту -
Ты лгать не станешь и тебе не надо.
Проходит капля горечи во рту
От строк твоих внимательного взгляда.
Я их не раз, раз десять перечту.
С исчадьем слез совсем не будет слада -
Но это не с печали, не с тоски,
А оттого, что мы так далеки!
Благодарю за обещанье денег -
Не присылай мне, люба, ничего:
Я тут довольно-таки награжденек
И из зарплаты трачу не всего,
Курить курю (слегка), но не пьяненек,
Хотя вокруг генштаба моего
Кипит до позаранка с позаранка
И штурм, и дранк -- а проще: сблев и пьянка.
За литр ее, нелегкой, продает
З/К свои бушлат и телогрею,
А коль их не имеет -- украдет,
Охотится за ним или за нею
Неделю или год, но уведет.
Я с этим сбродом дела не имею...
Как пролетарский Вождь учил -- пойдем
Своим путем, а пьянствовать пождем.
Живу надеждою, тружусь исправно,
А как вещей не сеют тут -- не жнут,
С сохранностью их туго и подавно:
Все понемногу пропадает тут.
Хоть окруженье даже благонравно
И вовсе не у каждого крадут,
Но есть в моих вещах и недостача -
А делося куда -- мне не задача.
В сохранности имею ж гардероб:
Полупальто -- в нем драп, а не фанера,
Ушанка с мехом -- козырем на лоб,
Телогрея -- морозы ей химера,
Да брюки ватные -- в чем лезть в сугроб,
Сапог -- 44-го размера -
Две пары -- от НКВД презент -
Так те из кожи, прочие -- брезент.
Фуражка -- шерсть, а галифе -- две пары,
Которы старенькие -- те с тюрьмы,
А черные весьма еще не стары.
Две простыни, матрац -- в виду зимы,
Им пользуюсь, кладу его на нары;
Резинподушка с наволочкамы,
Две пары трикотажбелья да пара
Теплобелья -- в нем горячо до пара.
Две нижние рубахи и одна
Из черного кавказского сатина,
Носков две пары, стертых до редна,