Был уже конец сентября. По ночам подмораживало. Миша пытался дремать, свернувшись в узел и присев на самый краешек холоднющей ступеньки, но то и дело ему приходилось вскакивать и прыгать по темной камере; размахивать руками и приседать, чтобы согреться.
Так прошла ночь. Миша потерял ощущение времени. Он не думал — его мозг отказывался работать в таких условиях, — он просто "переносил трудности и лишения армейской службы". Через неопределенную временную пропасть дверь со скрипом отворилась и в камеру, позвякивая штык-ножом, зашел караульный.
— Эй, зема, — позвал он, вглядываясь в темноту.
— Чего? — в Мише что-то не работало, и он не мог определить, издает какие-нибудь звуки или нет. Ему казалось, что он просто открывает рот. Но караульный его услышал. — Ты в порядке?
Миша не смог кивнуть: в позвонке что-то заледенело. Он просипел:
— Да. По мелочи. А который час?
— Начало девятого.
Миша молчал. Шестерни медленно давали первые обороты.
— Тут вот из нашего пайка — перловка, подлива, хлеб. На, поклюй. — В руки Мише ткнулась теплая алюминиевая миска. За караульным давно закрылась дверь, а Миша все стоял и держал миску в руках. Ему было не до еды: он думал. Как только в темноте прозвучала фраза "Тут вот из нашего пайка…" — стаял лед, сковывавший его мозги всю эту ночь. "Кажется, в мире еще есть люди", — подумал он. Потом он присел на краешек ступеньки и взялся за торчащую из каши ложку. Но поесть Миша так и не успел. Внезапно за его спиной заскрипел засов, дверь распахнулась и на него упал луч фонарика.
— Ебивомать! — раздался голос ротного. — Я же запретил давать этому ублюдку жрать!
Он вышиб из рук Миши миску, и она со звоном канула в темноту.
— Вставай, — уже спокойнее сказал ротный. — Идем.
— Он подал Мише свернутую в валик хэбэшку.
Миша неторопливо оделся. Ротному было явно холодно здесь — он переступал с ноги на ногу и ежился.
Быстрее, скотина! Миша застегнул последнюю пуговицу, поправил пилотку…
— Готов? — спросил ротный куда-то в сторону. — Пошли. Они вышли во двор и направились в сторону казарм.
— Ну что, полегчало? — спросил ротный.
Миша почувствовал, что находится на грани истерики. "Ах ты, пидар! Ты еще издеваешься?! Когда у тебя власть, а у меня ни хрена!.."
— Не полегчало, товарищ капитан, — ледяным тоном ответил он.
Ротный резко остановился.
— Тебе еще не надоело, Кохансвич? Ты ведь конченый, понимаешь? Еще немного, и тебя посадят как военного преступника. Ты внаглую забиваешь на службу, на тебе висят невыполнение приказов, неуставные взаимоотношения, самовольное оставление наряда, подрыв авторитета начальства. Лет на пять строгана ты уже раскрутился. Тебе мало? Еще хочешь?
— Хочу! Очень хочу! Только сажайте уж меня тогда вместе с Эргашевым, Ахмедовым, Шахназаровым и всеми остальными. Всех скопом. Разве они не дрочат солобонов? Разве не забивают на ваши приказы? Разве хоть один из них когда-нибудь делал то, что они пытаются заставить делать меня? Хрен! Да вы их и не припашете. Чем я хуже их? Я вам скажу. Тем. что я один. Тем, что я не прогибаюсь, не выслуживаюсь, не хочу дрочить духов. И не буду. Но и, несмотря на то, что я один, всей вашей черномазой банде меня не сломать. И чертом в роте я тоже не буду.
— Будешь. Иначе сядешь. Ты правильно сказал — ты один, и толку от тебя никакого. А мне нужны люди, которые умеют держать роту в руках, чтобы у командира этой роты было свободное время хотя бы пару раз в неделю с дочками в кино сходить. Ты мне, что ли, это обеспечишь, мальчик?
— Пусть вам маршал Соколов это обеспечивает. Вас в армию никто за уши не тянул. Сами шли.
— Да что ты знаешь обо всем этом, урод?.. — ротный вдруг замолчал, потом сказал: — И я от тебя подчинения добьюсь. Иначе сядешь.
— Лучше сяду, чем быть у вас чертом! — Миша вдруг зло усмехнулся. — Только вы меня заранее предупредите, когда сажать соберетесь, ладно?
— В бега подашься?
— Зачем в бега? Постреляю. Я уже давно наметил, кого.
— Да ты че пугаешь, урод?
— Я не пугаю. Сами знаете. Просто вы не оставляете мне другого выхода.
— Какого выхода?
— Я хочу нормально отслужить и нормально дембельнуться. Меня дома мама с папой ждут. А вы с вашими чурками не даете мне этого сделать.
— Э, Коханович, следи за базаром! — опять обозлился ротный. — Что значит "ваши чурки"?!
— Конечно, ваши. Вы ж без них ногой не ступите. Они и порядок в роте организуют, и недовольство подавят, и вам задницу лижут, потому вы им слова не скажете, — Миша сплюнул и продолжил: — Вы ж со своими офицерами, наверное, уже забыли, как команды подаются. Все ВАШИ ЧУРКИ, — он специально сделал ударение на этих словах, — командуют. Заткнись!