Вот только с лошадьми алхимик ничего поделать не мог: как ни удивительно, оказалось, что он, по всей видимости, толком не умел с ними обращаться. Он не смог даже уговорить их подпустить его к себе настолько, чтобы они позволили отвязать поводья и перевести их чуть подальше, где они еще не объели всю траву, и уж тем более — отвести к речке напиться. Это пришлось сделать Рою, причем одному: Эдварда он оставил у костра, охранять. Почему-то к этому моменту Рой доверился ему целиком и полностью, не только своей жизнью, но и жизнями друзей. Ему даже казалось, что он уже откуда-то знает этого мальчишку… может быть, что они были знакомы давно, еще в детстве, или он был дальним родственником Мустанга, да тот забыл.
До вечера они даже успели два или три раза поругаться… Рой не помнил, о чем.
Для человека, который не ел несколько тысяч лет, аппетит у Эдварда оказался совсем неважный. Он довольно вяло поковырял жареного на вертеле кролика (зверек попался в расставленную Хьюзом еще вчера ловушку, а разделать его предложил сам великий алхимик — и превосходно справился с задачей).
К вечеру эффект от грибов прошел, боль возобновилась. Но усталость была так сильна, что Рой повалился спать еще засветло, не опасаясь даже диких зверей: Эдвард обещал поддерживать огонь.
Спать алхимик не пошел: просыпаясь урывками, Рой видел его ссутулившуюся фигуру у догорающего костра. Рыжие сполохи пламени высвечивали рывками желтые волосы.
Что с ним все-таки делать… он алхимик, да, но он же совсем ребенок. С лошадьми управляться не умеет… хотя в седле сидит… странно, странно. Придется глаз да глаз… Да еще и Лиза с Маэсом больны.
Когда Рой все-таки засыпал, он проваливался в диковинные кошмары, и детальные до боли, и сумбурные, как миска лапши по-западному, с острой подливкой и черт знает какими приправами. Казалось ему: вокруг воздвигается каменный город, страннее и причудливее Столицы. И все же во сне город ему был хорошо знаком, как хорошо знакомы были диковинные механизмы, с грохотом несущиеся по мощеным улицам, и люди в синих мундирах, окружавшие его со всех сторон. Многие лепестки пламени цвели вокруг него диковинным букетом, воздвигались корабельными соснами. Он сеял огненный лес щелчками пальцев, прорываясь сквозь горечь и радость битвы. Алые стрелы пролетали мимо его лица, не опаляя. Ад рушился вокруг, жар вскипал внутри и снаружи, оставляя от всех бесконечных вариантов прошлого и будущего один-единственный миг, и он безжалостно подминал его подошвами сапог, под аккомпанемент торжествующего, радостного танца ликования души… жига, да, самая веселая жига, которую он только мог вообразить, но жига, вдруг присоединившая к себе торжественность паваны и бесшабашность народных плясок…
Потом он вываливался, хватая пересохшим ртом воздух, в прохладу северной ночи — и безумно цеплялся за бодрствование. Но кошмар не желал отпускать — и вскоре Рой снова оказывался внутри.
…Лихорадка от ранения, не иначе. Усилием воли он сумел отсрочить ее, отложить — но не отменить совершенно. В забытьи Рою казалось, что кто-то прикладывает ему ко лбу мокрую тряпку и заставляет что-то там выпить, вроде бы, кислое, но он не был уверен, что это ему не привидилось. Это могло быть и частью сна: там, во сне, один раз он встретил Лизу, которая кормила его яблоками.
Наконец рыцарь Мустанг проснулся уже окончательно.
Было серое утро, росистое, туманное и унылое. В этом тумане едва ли угадывалось кострище и чей-то темный силуэт возле него, скрючившийся над котелком с чаем. Не алхимик…
— Ты кто? — спросил Рой, и сам подивился: слова вышли кашлем, вороньим граем.
— Дожили, — ответил темный силуэт голосом Хьюза. — Ты как, про цвет неба в курсе?.. Или тоже запамятовал?
— Какое небо? — ответил Рой, выбираясь из-под одеяла, но не расставаясь с ним: его знобило, так что рыцарь по-старушечьи укутался в шерстяную ткань. — Нет неба и не было никогда. Как там Лиза?
— Нормально, — ответил непривычно слабый, но твердый голос Лизы. Доковыляв к костру, Рой обнаружил, что и она тоже сидит там: на седле, которое кто-то бросил на землю, и привалившись спиною к притащенному ими позавчера — боже, только позавчера! — бревну. Стянутое рубцами лицо уже не походило на кровавую маску, но красные, воспалившиеся царапины выглядели ужасно. Рой поймал себя на том, что он с какой-то болезненной пристальностью вглядывается в знакомые черты — и не находит сил отвести от них взгляд даже из вежливости.
Лиза в глаза ему не смотрела.