Легкими шагами она повела его по коридору, прочь от негромких голосов парадной залы. Здесь пахло пылью, ветошью и невыполненными обещаниями. «Я старше, чем эти камни, — подумал Эдвард. — Когда я был жив, этого дворца еще в проекте не было». Почему-то мысль «когда я был жив» не вызвала диссонанса.
Диссонанс вызывало все остальное. Реальность накатывала волнами, грозя проволочь под собой и выкинуть на берег рассудка, измочаленного обстоятельствами до полной потери себя. Рой сперва этот, его претензии на строительства империи… Ал — взрослый Ал! — который вынужден был взвалить на себя руководство целой страной по стечению обстоятельств… Да что у них за карма такая долбанная, что ничего меньше государственных заговоров на дороге не попадается, не важно, в каком времени?..
Еще и Мэй Чань эта. Интересно, а какие она функции при Але выполняет — помощница, что ли?.. Или любовница? Они ведь взрослые люди оба, и уже давно. Эд решил, что мысль эта его порядком нервирует.
— Мэй… — начал Эдвард неловко. — Ты что-нибудь помнишь о прошлой жизни?..
Мэй посмотрела на него по-прежнему холодно, но теперь в глубине черных глаз хотя бы не читалось немедленное намерение убить его особо жестоким образом.
— Нет, — сказала она высоким и мелодичным голосом. — Хотя я не помню и своего детства здесь. Кое-что из того, что я считаю своими воспоминаниями отсюда, может оказаться тогдашними.
— Как можно спутать?..
— При императорском дворе в Ксинге очень чтут традиции. Убранства покоев императора и его жен освящены традициями… А, как я понимаю, мое происхождение здесь не слишком отличалось от того.
— Как же ты попала сюда, в Аместрис? Тоже перешла пешком через пустыню?
— Нет. Моя семья потерпела крах во время одной из дворцовых интриг, и дядя продал нас с сестрами в рабство. Я пробыла рабыней три года, пока Ее Величество не купила меня в служанки. Так я познакомилась с лордом Рэмси, он попросил Ее Величество освободить меня и сделал своей ученицей. Сюда, пожалуйста.
Все-таки она почти ничем не напоминала веселую болтушку Мэй Чань — разве что непробиваемой сосредоточенностью. У этой девушки брови были сурово сдвинуты, между бровями будто навеки впечаталась в бледную кожу глубокая складка. Но это не армейская твердость Лизы Хоукай, обещающая смениться неожиданной теплотой, что таится в складках губ, в уголках глаз… это не учительская строгость Изуми, стесняющейся своей любви… Нет, это что-то другое, чему Эдвард не мог подобрать описаний.
Они оказались в крошечной комнатке, где внезапно шум тронного зала, похожий на приливы и отливы, стал слышнее. Проводница Эдварда загасила факел и закрыла дверь — тут же пропала даже та малость ощущений, что вели Эдварда узкими коридорами. Очень небольшой замкнутый объем; это Эдвард мог судить по тому, как отдавался звук их шагов, шелест платья Мэй Чань, шорох дыхания…
— Вот… — женщина двигалась тут легко, выказывая недюжинный опыт. Она как будто отодвинула в сторону панель или занавеску от дальней стены — и комнату прорезал луч света, показавшийся ослепительным в кромешной тьме.
Кажется, помощница лорда Рэмси сделала какой-то знак, и Эдвард интуитивно решил, что она подзывает его к себе. Подошел. Это оказалось правильным решением: в щель он увидел тронный зал. Судя по углу обзора, отверстие располагалось прямо позади тронов.
— И часто Ал пользуется этой комнатой? — спросил Эдвард.
— Иногда, — серьезно ответила Мэй Чань. — Когда этикет приписывает Его Величеству принимать официальных лиц наедине. Без его светлости Его Величество не может выдержать даже самой короткой беседы. Но сегодня это просто прием верительных грамот, так что он вполне может находиться там и лично: Его Величество успокаивает его присутствие.
В щель Эдвард увидел, как Альфонс вошел в дверь на другом конце комнаты в сопровождении невзрачного человечишки в черной мантии и берете с пером. Ал отпустил человечишку кивком и тот ушмыгнул куда-то прочь, баюкая под мышкой пачку пергаментных листов. Ал, слегка улыбаясь, уже раскланивался с кем-то, и неуклонно продвигался к помосту. Он поднялся на две невысокие ступени и встал слева одного из кресел — угол обзора Эдварда сразу ограничился до края светло-зеленого, широкого рукава. Он зашипел и попытался сместиться, чтобы стало удобнее, но был остановлен Мэй Чань: «Тише!»
— Ее Величество королева Аместрис! — хорошо поставленным, медовым голосом провозгласил герольд у дверей и ударил жезлом, церемонно отступив в сторону. Широкие двери распахнулись, и, гордо неся породистую голову, увенчанную легкой тиарой, в обширный зал вступила Ее Величество. Эдвард знал, что ей должно было быть тридцать пять или тридцать шесть, как нынешнему Алу — но выглядела она старше. Гордое, надменное лицо, презрительная складка у губ, горностаевая накидка, платье из тяжелых пурпурных тканей, как положено по этикету, и эти длинные серьги — «бриллиантовые слезы»…