В деле Льда появлялись и дополнительные сложности, уже не связанные напрямую с тем злополучным взрывом «Опеля Кадет» на серпантине. Исчез чертов Сулима, главный и верный источник свежей информации прямо из котла блатного мира. Розов, впрочем, давно задумывался над заменой осведомителя и над тем, что Сулима – застоявшийся кадр, а уж после смерти брата и связанного с ней длительного запоя стал и вовсе профнепригоден, если, конечно, такое слово употребительно в отношении человека, никогда не работавшего и ничем, кроме краж и гоп-стопа по лихой юности, не занимавшегося. Собственно, Розов и так дивился тому, как Сулима вообще до сих пор жив. Так что его возможная гибель стала бы лишь запоздалым подтверждением смутных предположений следователя Розова.
«Зачистили? Раскрыли и порезали, как это у них принято, отвезли и свалили куда-нибудь в ущелье, где его найдут уже какие-нибудь археологи построенного коммунизма лет через… ммм? Быть может… У этих блатных нюх – что у твоей овчарки, а Сулима, кажется, совсем страх потерял, как зенки заливать взялся. Впрочем, он свое отработал. Не нужен. К черту! Есть люди куда нужнее… Вот хотя бы… А почему нет?»
Ростислав Ростиславович принял непростое решение и потянулся к телефону.
Сняв трубку, он медленно покрутил диск. Дождался ответа телефонистки и попросил соединить с отелем «Ореада». Именно там остановился товарищ Лагин. Через минуту в трубке зазвучал недовольный, сонный бас:
– Лагин слушает!
– Семен Андреевич, – заговорил Розов, – вы не могли бы приехать ко мне на работу? Я извиняюсь, что беспокою вас в такой час, но вы так живо интересовались убийством Льда… Есть новые материалы.
Пауза.
– Может, лучше ты ко мне? – наконец отозвался Лагин.
– Я не повезу материалы дела в гостиницу. Вы сами понимаете.
– Хорошо, я приеду.
– Я могу прислать за вами машину…
– Да что ты там пришлешь? – усмехнулся Лагин. – Через полчаса буду, говорю.
– Хорошо. Жду.
Следователь Розов положил трубку и поднял глаза на стену, где часовые стрелки подбегали к трем часам ночи и честь честью красовался большой портрет вождя. Иосиф Виссарионович смотрел на Ростислава с явным неодобрением. Розов мотнул головой и рывком обеих рук придвинул к себе и лампу, и пухлое дело. В который раз открыл на первой странице. В который раз глянули на него широко поставленные, чуть прищуренные светлые глаза человека, которого больше нет.
– Да уж, – пробормотал Розов. – Или – все-таки?..
Очень просто. Без дураков. Ответы, как это ни банально, следует искать в прошлом этого Льда.
9
Человек, который принимал участие в последнем обеде Льда в заведении Лаши Гогоберидзе, но не был найден мертвым и сгоревшим в авто на серпантине – Борис Леонидович, – обедал и на сей раз. Он вообще любил поесть, хотя являлся отличной живой иллюстрацией к поговорке «не в коня корм». Глядя на этого жилистого, худого человека с рассеянными близорукими глазами, сложно было поверить, что за его плечами – белый и красный Крым 20-х, сенсационные раскопки в Средней Азии и здесь, в древней Таврии, годы лагерей по забойной 58-й статье, годы войны. Несмотря ни на что, он сохранил человеческое лицо и тонкую интеллигентскую натуру. Годы и бедствия даже не состарили этого человека. Сейчас ему можно было дать не намного больше, чем в году этак двадцать втором. Борису Леонидовичу в жизни приходилось кушать разное: и тщедушную арестантскую пайку, и тошнотворную выжимку из абрикосов, пересыпанную узбекским песком, хрустящим на зубах – и ароматное мясо по-грузински, щедро заливаемое молодым вином; многоцветные пловы древнего Самарканда, белогвардейскую солянку. Но больше всего любил Борис Леонидович ядреные русские щи, аристократически-бледную семгу и холодные котлетки с зеленью, аппетит к которым, и без того немалый, разжигает огненная водочка со льдом. Всю жизнь он мечтал быть кулинаром, а вместо этого стал лишь историком собственной жизни, в которой было куда меньше еды, чем об этом можно было мечтать.