– А что, золотишко-то нашли? – спросил Сережа. – Верно, скифы не босяки были. Мне один знакомый на пересылке говорил, что…
– Конечно, не босяки, – перебил археолог, и его беспокойные глаза перебежали от блюда с мясом на широкое, тронувшееся расплывчатыми багровыми пятнами лицо Сережи. – Мы находим артефакты ценности необычайной. Думаю, даже вам, Сергей, с вашим опытом сбыта серьезных драгоценностей едва ли удалось бы получить за некоторые вещи их реальную стоимость. К примеру, за одну услугу я подарил нашему общему товарищу, – он выразительно взглянул на мрачного Льда, – очень ценную вещь. Ее нашли в Самарканде. Перстень. По некоторым данным, его мог носить один из эмиров Тамерлана, если не сам властитель. Я понимаю, что все это лишь красивая сказка. Однако вот он, на руке у нашего друга.
Сережа, который не привык к подобным откровениям, удивился и перевел глаза на положенную тыльной стороной вверх левую ладонь Льда. Он много раз видел на левой руке Льда тусклый и довольно-таки невзрачный перстень, но никогда не задумывался о его ценности. Перстень и сейчас был на пальце Льда. С каких пор он его носит? С тех самых, как освободился? Сережа захмелел, глаза его затуманились.
– Сережа! – зазвучал голос Льда.
Мордовский вор встрепенулся. Крепкий, крепкий самогон!.. Ох, повело. Сережа потянулся всем телом вперед и, с наслаждением уцепив челюстями ароматный кусок мяса, промямлил:
– Тут! Лед, а этот твой перстень… че, в самом деле?
– Да, старинный. Борис Леонидович не заливает. Он вообще правдивый человек, – выговорил Лед. – В отличие от многих. А! Вот идет еще один правдивый человек. Привет, Сава!
Вновь явившийся был непомерно толст. Говорили, что Саву раздуло за последнюю пару лет – после того, как ему проломили голову, профессора развели руками и сказали что-то о патогенном факторе в области обмена веществ. Все, кто при мозгах, поняли, что кончился Сава, что скоро задавит его дурное сало. Словно приближая свой конец, Сава ел за троих. Едва успев поздороваться, Сава повалился на стул, налил себе вина, бросил взгляд на ядреный самогон, подогнанный расторопным Гогоберидзе. Выпил, закусил, перевел дух.
– Ну, зачем звал? – осторожно спросил он.
– Есть дело.
– Какое еще дело? – недоверчиво отозвался Сава. – Я от всех дел отошел уже, в полной завязке, ты же знаешь, Лед.
– Не хочешь прокатиться с ветерком?
– Это еще куда?
– До Воркуты не доедем, не бойся.
– Ну так поехали, чего ждать тогда? У меня времени не столыпинский вагон.
– Сейчас подождем еще одного человечка, – с хитрым видом сказал Лед и закрыл один глаз. На его лице появилась веселая кривоватая усмешка. Кажется, за все годы, что они были знакомы, толстяк не видел на лице этого человека настоящей улыбки.
Борис Леонидович, словно подхватив обрывки разрозненных мыслей толстого Савы, произнес безотносительно к происходящему:
– Говорят, что испанский король Филипп Второй ни разу не улыбнулся за всю свою жизнь. А Тамерлан, по свидетельству очевидцев, не улыбался то ли тридцать, то ли сорок лет.
– Был у меня один знакомый по имени Тамерлан, – не убирая с лица усмешки, подхватил Лед и ловко налил себе и Борису Леонидовичу вина, – хромой… Отличный был шнифер[2]. Зарезали его года два назад. Отдыхать ездил. До сих пор вот и отдыхает.
– Все там будем, – с готовностью откликнулся Сережа.
– Совершенно верно, – сказал Борис Леонидович, глядя на Льда.
Сава сопел и обливался потом. Затем он налил всем еще выпить; разговор, ставший более торопливым, скоротечным, словно некоторые его участники боялись не успеть сказать друг другу все, что хотели, окончился тотчас же, как подъехала к заведению Гогоберидзе машина, серый «Опель Кадет», сверкающий на солнце. К тому времени Сереже было все равно, куда ехать и на чем. У него вытянулась нижняя губа, и он поминутно хмыкал, выражая свое положительное отношение к репликам Савы и археолога. Его смущало только одно. Чушь, мелочь, маленький штришок… его отчего-то встревожила манера общения Льда и длинного и тощего археолога Бориса Леонидовича. Он перебрал все обстоятельства этого разговора, состоявшегося на каменной террасе высокого крымского берега, и понял, что его смущало: за все время беседы Борис Леонидович ни разу не назвал Льда по имени. По прозвищу. Такая безымянность всегда тревожила захмелевшего Сережу. Все-таки в воровском мире привыкли очень четко позиционировать людей согласно обращениям к ним…
2