Тогда в мою голову пришла мысль: я ведь тоже мог быть в том авто, корежащимся от ударов и скорости. И что теперь? Ровным счетом ничего.
Я живу, и живу странной жизнью в странное время, точно все происходящее со мной и вокруг и не жизнь вовсе, а так - галлюцинаторный вздор.
Через день после известного посещения дамского клуба я даю принципиальное согласие поучаствовать в бесконечной love story. А почему бы и нет? Понимаю, что лучше пойти в благородные бандиты или самому организовать публичный дом на Якиманке, да хлопотно и лень. Проще отвечать только за самого себя и не думать о производственной суете. Я подписываю многостраничный контракт на трудовую деятельность, где подробно излагаются мои обязанности и права, а также оговаривается оплата труда в процентах.
- А пока я вам, Дмитрий, выдам авансец, - говорит управляющий и объясняет на что должна быть потрачена сумма: новый вечерний костюм, выходные туфли, галстук, элитный парфюм и, по возможности, средство передвижения. - Наш плейбой - лучший в мире, - и Аркадий Петрович поздравляет с вступлением в ряды рыцарей любви и напоминает о фотографе, медицинском обследовании и посещении занятий психолога. Затем предупреждает, что на рынке существует определенная конкуренция, и, если вдруг мне будут предлагать более выгодные (якобы) условия...
- Я же ещё даже не начинал? - удивляюсь.
- Рынок слухами полон, - говорит господин Голощеков. - Впрочем, это так, на всякий случай.
Уходя, усмехаюсь: наш азиатский капитализм широко шагает по стране, каждый норовит сделать свой маленький бизнес на чем угодно - от продажи пустых обещаний счастливой жизни до нефтегазовых территорий. Да Бог с ними со всеми, меня не интересуют чужие дела, главное, чтобы то, чем буду я заниматься, приносило доход и не воротило душу.
Иду по теплому городу и ощущаю себя вполне респектабельным молодым человеком. Причина такого состояния проста: я обновил свой гардероб, мои штиблеты скрипят, вокруг шеи вьется пестрый модный шарфик, а шляпа сбита на макушку. Франтоват, беспечен и весел, и, кажется, весь мир у твоих ног, ковбой со шпорой, сбиваю циничной шуточкой пафосный свой проход. Рынок не терпит самонадеянных болванов. И нужно быть предельно внимательным, дурень. Ты понял, сержант?
Прохожу по мелким переулочкам - ищу адрес фотографа. Мне любопытна, скажем так, технология труда порнографа. Нахожу старое деревянное зданьице ХIХ века, удобное для мгновенного пожара. Поднимаюсь по рассохшей лестнице на мансарду - по телефону мне подробно изложили путь в фотоателье. На верхней площадке металлическая дверь. Нажимаю кнопку звонка. Меня изучают через глазок, затем интересуются, кто там? Открывшая наконец бронированную дверь барышня крупна, сдобна и общим тупоумным выражением лица кого-то напоминает. Еще раз проверив мою фамилию по записи, фыркает с малороссийским говорком:
- А шо вы опаздываете?
Обстановка студии напоминает богемную - в коридоре сломанный киностудийный юпитер, размалеванная грубой краской фанера, обвислый театральный плюш, музыкальная капель, далекий энергичный голос с великосветской картавинкой:
- Я не хочу, чтобы говорили: Миха Хинштейн - халтурщик. Девочки, делаем таки улыбочку!..
В освещенном пятачке жеманничают две худобы с крыльями лопаток. Судя по ужимкам это либо топ модели, либо порнозвезды. За старинным деревянными аппаратом на треноге мельтешит человечек, потный, лысоватый и потертый временем. Похож на птицу кондор, обитающей в североамериканских прериях и каньонах.
Фотограф-стервятник работает с огоньком, чувствуется, что занят любимым делом.
- От Голощекова, - обращает внимание на меня. - Прекрасно-прекрасно. Вижу, Аркаша внял моим советам. Михаил Соломонович плохого таки не насоветует.
Позже выясняется, что Аркадий Петрович присылает частенько некондиционный материал для высокохудожественной съемки, считая, видимо, заказчиц экзальтированными дурами.
- Должна быть стать, мальчик, - утверждал мастер, начиная работать со мной, - целеустремленность, сила, напор, арктический холод айсбергов и африканская страсть... Левое плечо поднимаем, голубь, правое опускаем. Прекрасно! Но что за глаза? Я не вижу в глазах пылу-жару! Нет-нет это не пыл. Дима, вы когда-то любили? Внимание!..
Вспышка! Такое впечатление, что меня вытолкнули из пыльной тяжелой завесы на театральные подмостки и на потеху зрителю. Ослепленный софитами и страхом, я пялюсь в мрак шумного зала, позабыв реплику, которую учил сутками напролет - до умопомрачения.
- Прек-р-р-расно! - грассирует фотограф. - А теперь, голубь, попрошу вашу вещь!
- Какую вещь? - не понимаю.
- Как какую? Самую корневую, голубь, - и мелковато хихикает, - из-за которой мы, собственно, все собрались.
Я высказываю сомнение, сумеет ли в новых условиях мой организм держать достаточно высоко марку.
- Дмитрий, будьте проще, - требует папарацци. - Вы же профессионал?
- Но не до такой степени?
- Полюбопытствуйте журнальчиком, прекрасные журнальчики, как бикфордовы шнуры, - предлагает выход господин Хинштейн. - Не хотите? Если кредитоспособны, тогда приглашаю Монику Левински.
- Кого? - открываю рот.
Мастер хихикает: ту, которая способна поднять мой потенциал, как ракету, до невозможных высот, как это уже однажды случалось в истории трудолюбивого североамериканского народа.
- Эй, Моника, время работать, - кричит в сумрак мансарды. - За пятьдесят зелененьких она тебя, голубь, в Царствие Божiе... - И, закатив семитские глазки, признается. - Вообще, это наша Натуся Порывай из Полтавы, но мастерица-ца-ца...
Появляется знакомая мне барышня с тупоумным выражением на упитанном либеральном личике. Я чертыхаюсь: действительно, похожа на любительницу сочного чизбурга с берегов Потомаки. Девица из малороссийского хлеборобного местечка крепкой челюстью, кроша на себя, пережевывает тульский пряник с безразличием неумного дитя: