Дед, как водится, уразумел лишь предлог «в» и наречие «туда», но спорить не стал. Большому начальнику ИскИну (кто бы он там ни был) явно виднее.
И потянулись совсем уж одинокие дни. Снова замаячил призрак Бочки, о которой было Дед прекратил вспоминать. Долгое сидение на земле – холодной, гнилой и желвастой (ну, так змей выражался когда-то. Хоть и правильнее говорить «жилистой»)… короче, долгое сидение это никак Деду не помогало. Да и не мешало; но он всё-таки надеялся, что будут перемены. Пусть маленькие, а будут.
От нечего делать он стал смотреть на тучи. Клочковатые, рваные, образующие совсем жутких тварей (или – тупые, до ужаса широкие и «картошконосые» морды). Почему-то вдруг узрел, что это – увлекательное занятие. Стал давать им имена…
Подчас смотрел на провода, перерезавшие тучи. И на прилагающийся к ним, но редко вспыхивавший, прожектор. А потом уходил в нужник и доолго, предоолго занимался там серьёзнейшим из всех дел, какие только можно представить…
Мыслей при этом у него никаких не было. Представьте только: важные и нужные мысли – в сортире… Вот то-то же.
А потом, в один прекрасный день, из-под завалинки вышла Ряба, квохчущая, словно досыта наелась зерна или напилась воды (в последнее верилось больше: вода на хуторе ещё хоть какая-то, но был. С довольным видом, указывая на что-то позади себя.
Дед оглянулся на завалинку – и увидел: Ряба снесла яйцо. Большое, ярко-жёлтое. Оно светилось ярким, «нездешним» блеском.
«Золотое!» – понял дед. – «Мамочка моя, ну просто как в той старинной прибаутке!» Ряба ходила довольная. Подмигивала сквозь забор Кочету с соседней, почти развалившейся вдребезги, фермы. «Наш-то, наш-то, – каков?! Ко-ко-ко-ко…. А цыпа-то, цыпа золотой – он вам всем ещё покаажет, карантинщики прыщавые!»
Кочет явился днём. Приартачил за собою охапку цветов (на здешнем же пустыре и нарвал, ничего особенного. Но, как говорится – «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь»).
Ряба и Кочет в сапогах со шпорами являли дивную пару. Почти как звезда Голливуда из времён Дедкиной молодости – Ким Бэсинджер (да, именно так – через “дж”!) со своим верным Микки Рурком.
А когда настали сумерки, из лесу вышел Заяц – опухший с голодухи, уши торчком.
– Привет, Дедушка. Я поздравить…
Нет, не “вышел”. Показалось. Он выехал на рогах лешего, а тот был весь окутан тускло-зелёным сеном.
– Для вашей коровы, – прокашлял лесной чёрт.
В тот вечер они славно напились. “Жизнь продолжается”, – орал дед. – “Золотой курчонок – надежда всего хутора”, и тому подобную чушь.
Наутро, проснувшись, он мало что помнил. Трава – сколько её там у дома оставалось – была изрядно помята (Заяц расплясался?), завалинка – покурочена, он сам – башкой в землю, очки потерял, сакрраментальная, мать её прамать, Бочка подмышкой… Дед встал. С трудом собрал мысли в одно целое. И потащил Бочку обратно в чулан. Когда он вернулся, то заметил: у завалинки стоит велосипед, а с ним рядом – молодая женщина: в тёмной шали, длинном свитерке и аккуратных тёмно-коричневых туфельках. Ещё у неё были очки – изящные, можно даже сказать, «не без этого… не без претенциозу!»
– Здравствуйте, – гостья выглядела смущённой (очевидно, понимала, что, раз явилась без приглашения, её, возможно, не захотят и слушать. А уж чтобы впустить…)
– Меня… Сашей зовут. Александра. Таранова. Я из города Радиполя; услышала, что у вас тут такая радость произошла, вот и явилась… присматривать за курчонком.
«Ты смотри… А я думал, уже людей на свете нету».
– Ну, Саша, – хмыкнул дед, – отдохнуть с дорожки, помыться, я вам не предлагаю. Разве что в старом баке, где мы давно и бельё-то не кипятим…
– Ой, да я с удовольствием!
И полдня, сгорбившись, торчала в том ржавом баке. А вечером, опять в свитере, шали и всём, чём положено, как другая звезда Голливуда – обворожительная Пфайффер – начала обхаживать делянку. Сюсюкала с золотым яйцом («А вот как вылупишься – я тебя на выставку в город»), гладила Пса и корову. Потом припёрлась на Дедову кухню (сам он в это время мирно дремал на крыльце), и начала с того, что перемыла там все кастрюли. «Хвали Бога, Дед», – сказала она, – «что прусаки сейчас тоже мрут. А то б завелись, как пить дать».
Короче, на следующее утро Деда встретил приятно убранный стол. Старая скатерть в чисто русском духе, выстиранная… скажем так, до приемлемой желтизны, и аккуратно выглаженная… Плюс ещё полная кастрюля варёной картохи («Это я заранее запасла»). С маслом и укропчиком.