Возле дома Лукмана стояла Саша. Новая Саша: Саша-призрак, полупрозрачная, н е в с а м д е л и ш н я я. Сквозь зыбкие жёлто-серые очертанья её фигуры виднелся темный лес.
–– Что-о такое? – наигранно “поразилась” она. – Дедушка, почему вы на меня вылупились?
–– Саня, – пробормотал Дед, – это как понимать? Ты, значит, того… не человек вовсе!
– Догадался, проклятый! М-мать твою, – молодая женщина со смаком сплюнула; черты ее злобно искривились, как тогда ночью. Стали совсем уж нездешними, богопротивными – и вот она поплыла, обернувшись дымом, над соснами и елями, над холмом, в сторону Пустоши…
“Ну да, конечно”, – запоздало (чтоб не сказать больше) сообразил Дед. – “Город Радиполь – там же ничего нет, кроме этой, как её… радиации! Ни девчат, ни тем паче в е л о с и с а п е д о в; только смерть одна”. А кто сказал, что Костлявая – это обязательно старуха в балахоне?.. Как захочет, так и выглядит (большое дело!) “Глупо было надеяться, милый мой, что в гости к нам кто-то, кроме неё, пожалует.”
Он ненавидел себя – пожалуй, куда сильнее, чем ее. Надо же, купился на сладкие речи. На заискивающую улыбочку, да ласковый взгляд… “Э-эх, все мы задним умом крепки!”
Странная визитерша покинула хутор; кроме забытого велосипеда, одиноко торчавшего на крыльце, мало что напоминало про её приход. Но дело-то было сделано… Саша – кем бы она взаправду ни являлась – сумела реализовать свой жуткий замысел. Ее гибельная аура коснулась хуторян; медленно, но верно они – один за другим – угасали. Все повторялось, как раньше, в те дни, когда Баба только-только начала хворать…
Первым сдал Петька. Это стало истинным кошмаром для Деда и всех его присных, но они вынуждены были смириться. Цыплёнок впал в уныние – просто сидел и печально смотрел себе под нос. Дед, словно нехотя, пощупал его шейку; она была холодной.
Сгорбившись, словно ушибленный, Дед замер подле Петьки. Механически проводил рукой по жёстким перьям, морщился, чувствуя с каждым прикосновением, что роковой миг близок. “Эх, елки-палки!”
Мимо хутора прошли Заяц и лешак. Один – гулко топоча лапами, другой – мерно переставляя грузные свои копыта. Посмотрели на Деда; передернув плечами, громко расхохотались:
– Да-а уж, – и поплелись прочь.
Дед привык. Ему не нужно было ничьего сочувствия. Даже если змей… или толстяк Коля… Все равно. “Не надо”.
Прошло ещё дня два (или три?) Курчонок по-прежнему был никакой… вернее сказать – никакущий. Его пух до сих пор отливал золотым, но это было тусклое, неживое золото. Поерошив как следует спину курчонка, Дед обнаружил красные прыщи – над левым крылом и под самою шеей.
“Что за напасть”, – думал он. – “Баба наша – и та ничем таким не страдала!”
К вечеру следующего дня Дед увидел, что курица-мать теперь не квохчет, притихла.
Петька медленно, но верно отходил; это был лишь вопрос времени. Ряба же скорбно вертела головой, как будто ещё хотела что-то молвить, передать хозяину… И не могла.
Страдания Деда продолжались, и не просто, а в тридцатикратном размере. Он заметил у неё такие же прыщи, – налитые, густо-алые. На одном была перхоть, словно он раньше уже высыхал, а потом опять наполнился кровью. Но корявый налёт остался…
Потом стала не в себе (окончательно и бесповоротно) Бурёнка – стонала, а не мычала; приглушённо, ещё чуть-чуть – и было бы просто тихо. Дед совсем уж не удивился, найдя красные прыщи на вымени, то есть рядом с ним, где начиналась задняя правая ляжка.
Шёл пятый день, и под утро цыплёнок околел.
Странный ступор поразил всех хуторян. Еле-еле слышный плач Рябы доносился из курятника. Дед выл как волк. Глаза его оставались сухими, но внутри было много-много, чего он хотел избыть. Извергнуть наружу. Лукман негромко тявкал, запершись в конуре от Деда и вообще от всех. “Это он так Петьку оплакивает”,– пояснил Дед куре и Мухе. – “На свой манер; не трогайте его!” Поэтому даже нормальных похорон не получилось. Каждый был замкнут в себе, плакал по-своему, и совершенно не хотел, чтоб другие это слышали. Дед закопал курчонка – первую жертву злокозненного вируса – абсолютно сам. Прощаясь с ним, сказал какую-то глупость типа “легкой тебе дороги-то, на радугу”. Поплакал минуты три, ну и перестал думать о бывшем любимце, согревавшем его душу столь недавно. Отпустил… ко всем чертям, как он сам любил говорить.
Тем более, что смерть курчонка, да и то, как все друг за другом начали болеть, сейчас было не самой главной проблемой. Сдавал лично Дед: у Деда – тоже появились прыщи. Его мутило (слава Богу, хоть не вырвало!) По большей части (с тех самых пор, как рыл могилу), Дед чувствовал себя усталым. Лежал….