У мусоропровода в позе, которую долго изучают в Шаолине, а у нас конвой обучает за пять минут и навсегда, сидели два мужика. Как водится в спортивных костюмах. И курили, аккуратно стряхивая пепел в консервную банку. Я покурил с ними. Выяснилось все быстро, что Катька живет у хахаля. Сама она ходила к Хозяину за растрату. Девка понимающая, а хахаль правильный фраер. Живут душа в душу. Но вот повадилась к ней ходить баба коротко стриженая, там разборки были. Ну а сегодня хахаль на работу, а эта: «Здрасьте! Я — Клава! Где ложиться?»
Шума было! Потом эта стриженая как из ****ы на лыжах шмыг, и бежать.
Коротко стриженую задержали ленинградцы у ресторана «Кронштадт». По ориентировке. Я откатал ей пальцы, подождал пока она чертыхаясь отмывала руки. В кабинете она курила в затяг и шумно пила воду. Познакомились они на зоне. Жили душа в душу. Потом одна вышла на свободу. Вторая осталась досиживать. Перед расставанием договорились встретится. Встретились. Катя сказала, что у нее другая жизнь. Прошла любовь, завяли помидоры.
А дальше по рюмахе, слово за слово, ну и зашел палец за секель…ножик в руку и вперед.
Она прочитала объяснение, написала без подсказки: с моих слов записано верно и мною прочитано, лихо расписалась.
— Катя умерла, — сказал я.
Ее рука вдавила окурок в пепельницу.
Вечером приехал конвой и вывел ее к воронку. Она обернулась и проорала
— Я с моим секелем не пропаду, — губы ее скривились. Конвоир ткнул ее кулаком в спину. Дверь захлопнулась.
Про колку
Серая форма, серые лица.
Это советская милиция
Идет опохмелится.
Первое, что узнают обычные граждане про милицию из художественной литературы, так это то, что «следователи» кричат на возможно честного человека
— Колись, сука!(с)
Петрович достал как фокусник на арене цирка из внутреннего кармана пиджака бутылку водки с зелёной этикеткой, три конфеты «Дюшес» и серую пачку сигарет с голубоватой надписью «Дымок». Я помотал головой, обьяснив что дежурю и начальство ждёт проверку нового зама по оперработе. Петрович кивнул, очистил жёлтым ногтем сигаретные крошки с обёрток конфет. Налил и обстоятельно выпил. Прополоскал стакан водой из графина и воду выплеснул в окно. Мы закурили. Внутренний телефон два раза курлыкнул. И тревожно замолчал. Петрович деловито спрятал водку в недра пиджака. Художественно разбросав бумажки с последней кражи по столу и красиво напечатав на чистом листе: «Я, старший оперуполномоченный УР... 50 о/милиции сообщаю, что проведёнными оперативно-розыскными мероприятиями…» мы замерли в ожидании. Дверь кабинета распахнулась и появился начальник конторы и какой-то тип по гражданке. Начальник задрал подбородок вверх и закатил глаза. Сигнал был понят. Тип в гражданке — новый зам по оперработе РУВД.
— Как служба? — спросил гражданский и не слушая ответа втянул воздух. Петрович выпустил клуб дыма. И закурил новую сигаретку.
— Виноват. Волнуюсь, — извинительно сказал он — Конфетку не хотите?
— Не колется? — заглядывая в бумажки на моём столе произнес новоиспеченый зам по оперработе.
Я пожал плечами.
Гражданский налился кровью и грохнул кулаком по столу, печатная машинка звякнула звоночками, и он проорал
— Встать! Три офицера перед тобой стоят, а ты расселся как поп на именинах! Колись, сука! Куда добро спрятал?! Я те покажу кузькину мать! В тюрьме сгниёшь!!!
У Петровича выпала сигарета изо рта и он аж привстал со стула.
Гражданский повернулся к начальнику конторы и рубанув ладонью воздух четко произнёс:
— А Вы, товарищ майор, лично доложите о результатах. Работать надо, а не курить на рабочем месте.
Дверь с треском захлопнулась. Портрет Железного Феликса качнулся на гвоздике как маятник у ходиков.
— Силён. Эти комитетчики всех расколят и в углу сложат на просушку, — Петрович встал, поправил край муровской ксивы торчащей из нагрудного кармана пиджака и ушел тихой тенью через «паспортный стол».
Я остался, потому как был дежурным опером по конторе. Заглянувший замполит принёс мне портрет нового Генсека. Андропов на портрете был сер и пучил глаза. Шла новая эпоха. Начинались похороны советской милиции.
Про говнюков
Леша жил в соседней комнате. Он имел звание старшего лейтенанта, лицо про которое любой встречный сказал бы лошадиное, кличку Конь и желание получить высшее образование. Желание реализовывалось в пединституте на заочном отделении естгеофака. Старлей скрипя ремнями, сапогами и благоухая Шипром, сигаретами Союз-Аполлон и тонким запахом портвейна Кавказ, производил неизгладимое впечатление на студенток. Но семейной фотографии не получалось. Капитан Ведякин шутил, что у Леши проблема с Закрепителем. Леша злился, но потом глядя вниз соглашался. Потому как эффект СВЧ никто не отменял. Решетчатые костюмы как из романа Беляева слабо помогали при работах на антенном па-
вильоне.
Конь приходил в нашу комнату, что была в офицерской общаге с половиной батона за 22 копейки. На батоне лежало толстым слоем варенье и куски шайб масла из солдатской столовой. Он со вздохом клал дежурный рубль в банку из-под тушенки и садился к столу. Ведякин наливал ему Божью Слезу в стакан приговаривая
— Пей, Леша, чего в сухомятку-то жрать.
Конь втягивал в себя жидкость, мотал головой, фыркал, откусывал прямыми желтыми зубами кусище батона. Варенье шлепалось на газетку заботливо положенную на стол капитаном Ведякиным.
Однажды он не пришел. И мы пошли к нему узнать в чем дело. Дело было медицинское и называлось радикулит.
— Надо в госпиталь, — как можно авторитетней произнес я.
— Пока он там манну кашу жрать столовой ложкой будет и глаза пучить на медсестер, то мы за него службу тянуть будем? Тебе своих чурок мало, добавь его, — пробормотал Ведякин.
Дежурный по части помялся для приличия, звякнул-брякнул и нам подогнали УАЗик. И мы поехали к знакомой капитана Ведякина у которой была знакомая которая была знакома с бабкой. Бабка лечила от всего. а радикулит вообще не болезнь, а не стояние позвоночника сказал капитан покуривая сига-
ретку.
— Не менжуйся, Конь. Если спереди не стоит, то сзади вставят. Диалектика. — философствовал Ведякин.
Леня поскрипывал зубами на ухабах и молчал.
Бабка оказалось шустрой. В раз стянула с Коня рубаху, брюки, исподние, хлопнула ладошкой по спине. Конь фыркнул.
— Не балуй, — строго сказала она и ушла.
С заднего двора замычала корова, послышался лязг, шлепки, потянуло дымом.
— В яму его, — торжественно объявила бабка.
Ямой называлась на четверть вскопанная в землю железная бочка, когда-то синия, а ныне умерено ржавая. С одной стороны бочки в ямке горел костер.
Леша не сопротивлялся, у него руки были ковшиком сложены на причинном месте.
Он только тонко и интеллигентно спросил
— Это говно?
Бабка ловко одела бельевую прищепку на его нос, а мы сунув его в бочку быстро отбежали. Коричневые брызги разлетелись и окропили нас.
Ленина голова с белой прищепкой сиротливо смотрелась на фоне темнеющего неба.
Из бочки старлея достала бабка, облила теплой водой из цинкового ведра. Промямлив, что мыло денег стоит.
Выдала пальто. Пальто было вонючим и без воротника.
— Чистый драп, завтра чтоб привезли-произнесла знахарка.
В УАЗике водитель пытался открыть окошки, но Леня боялся сквозняков. Ведякин курил сигарету за сигаретой. Я мечтал о прищепке.
В общаге мы выпили по стаканчику и завалились спать. утром позвонил дежурный по части и проорал, что если у нас был понос, то надо срать в сортире, а не в машине. И обозвав говнюками бросил трубку. Леща сказал, что радикулит прошел, но запах остался.
Ведякин пошел в расположение роты, я поплелся за ним. Конь махал руками у дверей бани, его не пус-