«Живая гора! Живая голубая гора… Где я видал такую самую?» — встревоженная память торопила, требовала: вспомни, Пышта!
И он вспомнил: голубой песок на киноэкране, фильм, который он сам помогал крутить в клубе. Какие же тут отбросы? Врёт всё Шнырин! Это голубой песок, который не речка намывает, его делают заводы. Песчинки — гранулы… Они дают силу хлебу…
Сейчас на его глазах гранулы затаптывают, убивают! За что?
— Наприсылали дряни, нянькайся с нею! — кричал во всю свою хриплую глотку Шнырин. — Без химии проживём! Без хлопот! Верно я говорю, друг, а? — орал он, и бульдозер, могучая машина, которая может прокладывать дороги и строить плотины, продолжала свою подлую работёнку.
Пышта видел: руки тракториста словно превратились в рычаги бездушной машины. Они делали и делали привычные, заученные движения, посылали машину вперёд-назад, вперёд-назад, толкали, сбрасывали голубую гору вниз, вниз, в окоп…
В окоп?
— Дяденька Непейвода-а-а!..
Забыв об опасности, Пышта выскочил из зелёного укрытия. Прижав к груди Штуку, он карабкался на голубую гору рядом с лязгающей гусеницей, проваливался, набирал в сапоги голубого песка и лез, лез… И кричал изо всех сил:
— Дяденька Непейвода-а! Останови машину!
Сверху свесилось злобное лицо Шнырина.
— Отойди! Задавит!.. А ну отойди, ремня получишь!..
А тракторист двигал рычаги. Он ничего не видел, не слышал, как будто сердце его оледенело. И бульдозер ревел, давил, распластывал, толкал вниз потоки бело-голубых гранул. Они ложились на дно окопа, в когда-то давно избитую, расстрелянную землю. Там, замурованные, они должны погибнуть, не принеся ни людям, ни растениям радости.
— Дяденька Непейвода! — крикнул Пышта из последних сил. — Останови! Это твой окоп! Твой!
Может быть, изо всех слов это было самое, самое нужное! Сквозь лязг и грохот оно пробилось в одурманенную, глухую и слепую память тракториста и растопило его оледеневшее сердце! Только вдруг Непейвода увидал Пышту.
— Кашевар! Остерегись! — крикнул он в тревоге и рванул рычаги.
Остановилось железное чудовище. Стало тихо на Высотке.
— Ты… как сюда… зачем сюда попал, кашевар? — спросил он, наклонившись. И увидел, что Пышта плачет.
А Шнырин торопил, хватал тракториста за руки:
— Не теряй времени, друг. Мальчонка подождёт. Уж рассвело. Дел осталось чуток!
Но тракторист не слушал его:
— Ты чего ревёшь, кашевар, милый? Ну чего ты, а?..
Уткнуться бы в его широкую твёрдую грудь, спрятаться от всего страшного.
Но в побелевших от напряжения пальцах Штука выстукивала: тут-тут!
— Твой окоп… твой… — задыхаясь от слёз, только и смог повторить Пышта.
Нет, тогда, раньше, Непейвода ещё не совсем проснулся. Он проснулся сейчас. На его лбу легла морщина, глубокая, как шрам. Он отбросил руки Шнырина.
— Кашевар, сынок… — Тракторист спрыгнул на землю.
Но Пышта отступил.
— Не подходи! — крикнул Пышта. — Она — мина!
— Мина? — Непейвода весь напрягся, взгляд его стал твёрдым и цепким, и Пышта понял — перед ним Сапёр.
Умелыми, чуткими пальцами Сапёр вынул ящичек из онемевших Пыштиных пальцев.
Пышта не знал, что в наступившей тишине уже готов был слететь с языка Сапёра приказ: «Не оборачиваясь, до поля бегом арш!..»
Но приказ так и не вырвался из сомкнутых губ Непейводы. Он внимательно разглядывал ящичек.
Пышта только успел заметить перекошенное страхом лицо Шнырина, увидел, как торопливо он сполз с машины и исчез в лесу.
— С чего ты взял, что это мина? А, кашевар?
— Она тикает, — сказал Пышта.
Непейвода приложил ящичек к уху.
— Тебе почудилось, — сказал он.
— Ухом не слышно, только пальцами, — сказал Пышта.
— Пальцами? А ну-ка… — Он подержал Штуку в своих тёмных, вымазанных машинным маслом пальцах. — Нет, не слышу.
— Да как же? Я всю дорогу слышал! — в отчаянии закричал Пышта.
— Ты далеко нёс?
— Далеко. Из самого детского сада. А она все тикает под пальцами, правда же тикает, правда!..
Непейвода словно о чём-то догадался.
— Дай-ка я послушаю твоими пальцами, — сказал он. — Не бойся, она не взорвётся. Дай сюда руки. Покажи, как ты её нёс? Вот так?
Пышта уцепился за ящичек.
— Я сжимал крепко, чтоб не уронить… — И кончики его пальцев опять побелели от напряжения.
А Непейвода поверх его пальцев положил свои, большие. И тогда они оба ясно почуяли: тут-тут-тут-тут…