— А-а... — буркнули менты. Сели в машину и уехали.
Однажды одна очень умная обезьяна регрессировала, регрессировала и дорегрессировалась до человека... И, как на грех, именно Ван Ваныч угораздило оказаться этим человеком.
И возвратилась жизнь на круги своя... И побежали круги по воде... И вновь заскулила, зарыдала, заплакала промозглая осень... В этой истории нет ни слова правды, но и неправды нет ни слова... Потому что Мания Величия — превосходная вещь, а Мания Превосходства — дерьмовая манечка...
Холодно в мире, холодно... Холодно ночевать на холодных ступенях. А в квартиру никакой маньяк на ночь не пустит. Побоится... Да и сколько их, тех маньяков?.. На весь город, может, с десяток с трудом и наберётся...
А чуть вечер — бомжик Лёшик трескает огромный арбуз, вольготно развалившись в красном пластмассовом кресле в центральном зале "Буратино". Все над ним привычно подшучивают. Лопай, мол, да не лопни. А отчего тут лопнуть?
Ни рыбы, ни колбасы не дадут... Арбуз за полчаса съест и не лопнет... Дежурное лакомство несытого человечка... Арбузная диета Лёшику в рост — от вершка треть горшка...
Иногда подбежит к нему чау-чау. Звать Максимом. Очень застенчив. Боится, что съедят и спасибо не скажут. Вот и жмётся к Лёшику, поскольку от того псиною пахнет. Хоть сам чау-чау скорее похож то ли на львёнка, то ли на медвежонка. Любимая пища китайских императоров.
Чау-чау смотрит на Лёшика, Лёшик на чау-чау... Две молодости, две живности — две маленьких тёплых жизни в одном холодном осеннем зеркале. Оба, несмотря ни на что, веселы. А иначе не выжить...
Осень в ритмах прошедшего лета. Дождь смывает волос пробор.
Не стреляются из пистолетов Чау-чау и Пифагор.
Сонька врала в ментоловой случке: до получки не доживёт!..
В бриллиантах сегодня, сучка... С золотишка и жрёт, и пьёт.
Ей бы в осень греметь в финале, а ему бы греметь в Тартар!
Обкорнали нас, ободрали... Вот так осень — таков Финал!
Наша обыкновенная жизнь фантасмагоричнее “Осени патриарха”, да краски не те, не тропические... Скорее трофические...
— Мозгов на вас всех не напасёшься! — заявил однажды Ван Ванычу бедный Йорик, опрокидывая — в себя?! — стопку перцовки.
— Молчи, безмозглик! — грубо ответил Ван Ваныч
Страшные ночи, весёлые дни... Уже ноябрь, но золотая осень всё длится и длится...
— Будьте как дети... — Будем, будем!... — У пишущих свои извращения, у непишущих — свои. Зато тела одинаковы. Тела пустоты... Вечность — сама по себе. Мы — тоже сами... Поэтому нам и не по себе.
...Однажды ночью Билому позвонила — с того света — любимая женщина. Билый встал, оделся, вышел на балкон и улетел. В райские кущи!..
И самого меня проклятая общительность скоро загонит в гроб. Но и там не легче. Столпотворение чертей, столоверчение ангелов... Хотя и на Земле, если присмотреться, не сахар. Все заняты не тем и не так. Все суетятся, торопятся: постичь, осознать. Торопыги...
Ох, торопыги!.. Роденовскому Мыслителю рекомендовал бы заняться кикбоксингом, а уж никак не мышлением. Не надо будет так сильно напрягаться...
Какое удивительное облегчение — перестать напрягаться жить с кем попало. И стать — на конец! — импотентом...
— Вы же умный человек, — с оттенком недоверия в голосе сказала однажды Ван Ванычу одна очень умная женщина.
— Да, иногда да, — глупо захихикал Ван Ваныч., раздевая собеседницу взглядом и глупея прямо на глазах. А чего и впрямь напрягаться? Как сказал когда-то кому-то какой-то большой мудрец, мудрец не должен печалиться, а дурак должен, но не может...
Судя по всему, я дурак. И ничуть Ван Ваныча не умнее. Гордиться нечем, но и печалиться причин нет. Подумаешь... Зато я счастлив! Достиг предельного уровня понимания. Предельного для деревяшки...
То-то мне и наука: чем меньше душевной ватности, тем больше в башке опрятности... Хотя... Наука — это одно, а Ученье — совсем другое... Наука имеет много гитик, а Ван Ваныч имел мало. Но хотел иметь много. Поэтому учился, учился и учился... Но учёным так и не стал. Зато стал Доктором Гонорис Резус. Но не надолго... Думай не думай — один конец, а ведь было когда-то два...