Предстать в обличии Змеи и Роду дать продленье,
в ней ужьих “свастик” газыри являли откровенье,
и тело охрою она питала — жарким цветом,
и возвещала: “Я — змея!”, и каждый знал об этом.
И шли к ней юноши земли — грядущего предтечи.
Она брала их за грудки на детородной сече.
И колких шуток острота её не обходила —
под охрой жила нагота и женщина любила!
И охрой прелесть наготы она не прикрывала.
Ужихой выйдя из воды, она любви желала.
И начинался ритуал на выхлесте в соитье...
Хоть каждый смел, но редкий брал природное сокрытье.
Поскольку вёрткая Змея к себе не допускала
того, кто жаден был сперва, а после делал мало.
И, упоенья не сыскав, в животном отвращенье,
она впускала яд, шипя, сквозь зубы в щёк горенье.
Бесславных метила легко, прокусывая щеки,
и их мужское молоко спускала в хлад протоки.
Ей доставалось право быть вершительницей Рода, —
ее никто не смел судить — ни племя, ни Природа!
Но тот, кто был с ней на кону, тому давала славу,
тот выбирал себе жену из девственниц по праву.
Иных всех благ лишали вмиг, за то, что пред Ужихой
он так ославился, поник, а, стало быть, был хлипок.
И надлежащее ему не шло отныне в руки,
поскольку оргии язык — не только страсти муки.
С тем предстояло в новый раз всё начинать с повтора
и метил на год женский глаз такого горелова...
И сердце мучила тоска запретного касанья,
и только вдов такой искал для тайного свиданья.
За что Ужихой мечен был, за то был гневен люто —
её отныне бы убил, забив терновым прутом!
А что до ведьмы, то её Ужихою прозвали:
Она и впрямь могла в одно свить четверых перстами,
и ублажить, и обласкать, и дать в себя излиться...
Во имя Рода то пожать, что жаждут молодицы.
И был нелеп любой протест того, кто с нею не был,
но детский лепет этих мест здоров был и молебен.
Не знала хвори детворня, рождённая от силы...
И об Ужихе шла молва целительной сивиллы.
Из года в год, от века в век, от дней далёких Она
она влекла Любовь и Грех, и Праведность закона.
И не был слаб, и не был худ ни Род, ни Мир, ни племя —
и лишь мужья отпетых дур в Ужих не влили семя.
В прапраславянские века охристой ведьмы веды
хранили скифские войска, им даровав победы.
Но до потомков не дошло, — зачем нужны Ужихи,
и их седое ремесло охаивали с криком.
И полагали чудаки, не знавшие обедни,
легко путан кормить с руки, а вот Ужиху — бредни!
Поскольку нет теперь Ужих, чтоб метить слабых в щеки. —
Всё шито-крыто, мир притих: в нём — сирых биотоки.
И не умелый, а любой на праздниках зачатья
диктует будущий устой, поскольку люди — братья!
Что им бодаться и бранить друг дружку за запреты:
двадцатый век успел забыть Ужих и их заветы…
Грядущий век, верни устой Ужих в охристой коже!
И пусть пылают их соски, а травы стелят ложе,
И пусть продлится на века исчезнувшее Чудо, —
пробьётся ведьмина тропа и стихнут пересуды!
И вновь отборные до ЯТЬ восстанут детородцы,
чтобы Чернобыли унять и душ пустых колодцы.
И чтобы снова отпоить взаимоприворотно
всех тех, кому дано любить — всю жизнь бесповоротно.
И чтоб искусанные вдруг, зализывали раны
в семье, без уличных потуг, не ветрено, но рьяно.
А упоительных девиц чтоб брали Ужеловцы,
дабы рождалась детворня в любви, под мирным солнцем.
Однако, век наш не с икон, не всё-то в нём так тихо:
тот недосилием смирён, а тот живёт с Ужихой.
И тут обидно за народ, за наше поколенье —
неужто ль нам закрыли рот, иль впрямь лишили зренья?
Ужих — тех выстави на кон, коль скоро в них истома,
а сам — плодись, таков закон, до старческого слома!
И лишь с прокушенной щекой уйди с извечной нивы
в весенний буйный травостой, чтоб там сыскать крапивы.
Пока же сам ещё в соку, люби до полной меры,
с Ужихой копий не ломай — в миру её химеры:
она всё тешится, как встарь, свиваться с юной ратью,
поскольку чужда ей семья с рожденьем от зачатья.
Она на оргиях себя намеренно пытает,
поскольку всякому чужда и это точно знает.
Всё тех же, жаждущих её, в глубинном откровенье,
она охристостью любви пытает без зазренья.
Уже не в охре, а в крови сжигает странным кодом,
поскольку знак на ней Змеи и в том её Природа.
Пусть к ней приходит стар и млад, и пусть Ужиха скажет
в ком страсть, в ком боль, в ком хлад, в ком ад — и будущность предскажет.
И станет в мире хорошо, легко, светло и тихо,
поскольку знает естество с праправремён Ужиха.
Не всякой женщине, дружок, судьба дана быть в жёнах:
Иной межножия рожок змеиным светит лоном.