Мои жизни минули, я остался вне тех понятных и милых мне орбит существования. Всё изменялось множество раз (по-моему, в России резче, чем на Орияне), и все мы тоже менялись, приспосабливаясь то к пугающей нищете, то практически к гражданской войне — первому или второму путчам, то к первой и второй войнам в Чечне, то к неожиданному достатку, то снова к перспективам обнищания. Но это так, общие явления.
А было и другое, куда более существенное: бравые шестидесятники стёрли нас семидесятников (это не столько возрастное, сколько культурологическое понятие) с лица культуры, появились восьмидесятники, а с ними вовсе ушла в забвение культура как таковая.
То, что вначале вызывало хотя бы лёгкое любопытство — секс, насилие, эротические телепередачи и штатские боевики, теперь способно вызвать лишь рвоту, но молодёжь привыкла, не видя ничего иного.
Тут тоже иллюзий не осталось, а так нельзя: надо хоть мало-мальски верить во власть, в будущее своего народа, но не получается — от постоянных разочарований, когда всё время “мордой об стол” наступила полная апатия, или лучше сказать — усталость...»
И опять потребовалось Ван Ванычу чуток отвлечься от академических великомудростей Вить Витича. И он встал вспоминать…
Как-то однажды решил Ван Ваныч окончательно покончить с тоталитаризмом. Зарядил Царь-пушку прахом Кобы и выстрелил в сторону града Петрова.
Летел Коба, летел, но до “Авроры” так и не долетел, грянул урной о землю и обратился в добра молодца. И вернулся пешком в Москву. И назначил Ван Ваныча Министром внутренних дел...
А Берию не назначил...
Прах с ним!
— Хорошо там, где нас нет!.. — говаривал Ван Ваныч в Бутырке заплесневевшим тюремным стенам времён царизма, тоталитаризма и неоконструктивизма всех мыслимых плутократий, и бутырские стены рассказывали В. Ванычу о самом главном...
…Когда Киевская Русь окончательно обнищала, а Израиль окончательно разбогател, многие отдельно взятые ориянцы с брательниками великороссами забыли напрочь о том, что они русские и вспомнили, что они евреи...
И рванули туда-сюда-обратно, но так и не поняли, что там хорошо, где нас нет. Именно потому и хорошо, что нас там нет...
— А нам не хорошо, — грустно посочувствовал шмыгающим туда-сюда перебежчикам компетентно осознавший себя в вечном дерьме Ван Ваныч...
И хоть ничего за душой у самого Ван Ваныча не осталось, он обрадовался... свободе выбора, и пошёл на очередные президентские выборы…
Когда Ван Ваныч пришёл на избирательный участок, пожарные ещё не приехали, но урны уже были полны окурков. Ван Ваныч демонстративно закурил “Приму”, зашёл в кабинку и бросил окурок в урну.
Придя домой, Ван Ваныч позвонил по 01. Но пожарные так и не приехали...
Приехали свежеизбранные депутаты и наперебой стали уверять Ван Ваныча, что в маленьком Государстве легче устроить долгожданную райскую жизнь, нежели в большом-пребольшом...
И так задурили бедному Ваньке голову, что он обеими руками проголосовал за независимость России, Орияны, Белоруссии, Ирландии, Аляски и штата Техас...
Проголосовать-то проголосовал, но через девять лет понял, что всё это туфта. И обеими руками проголосовал за воссоединение Орияны, России, Польши, Шри Ланки и Эрец Исраэля…
Но никто с Ван Ванычем так и не воссоединился. Кроме Рыцарей Храма Гроба Господня. Коим он, воинам Христовым, явился яко Сын человеческий...
И назначили они однажды Ван Ваныча ВРИО (временно исполняющим обязанности) Бога. И он целый год висел на кресте. Но Богом так и не стал…
И решил Ван Ваныч сам стать крестоносцем. Защитником Святой Земли. И получил орден Редьки и Большой Брюквы...
И женился на Королеве Полей...
Так вот весело и прожил он десять лет, совершенно независимый от своего социального и гражданского ли-би-до...
В то время как московский Вить Витич все это время тщательно осуществлялся:
«Да, увы, всему есть предел, — надежда тает, тает и истаивает вовсе. Я от мертвящего состояния спасаюсь тем, что бегаю по старомосковским, — как ты их назвал, фабричкам, заодно открывая для себя всё новые и симпатичные мне районы бесконечной Москвы.
То есть, это, и вправду, бегство (в буквальном смысле слова) от действительности в прошлое. Но надолго не скроешься, приходится возвращаться. И тогда возникает ощущение, что жизнь моя прошла, а то, что происходит ныне — нереально, как-то не по-настоящему, что ли. Ядовито яркий фантом, приспосабливаться к которому не могу и не хочу. Да, собственно, я никогда не приспосабливался, — не могу и всё тут! И в партию вступить карьеры ради не смог, и много ещё чего...
Но что было, то прошло».