Дал Веле почитать твоё последнее письмо, и оно ему так понравилось, что он, с моего разрешения, переплёл его в один из многочисленных томов своего домашнего архива. Веле любит и ценит эпистолярный жанр, ведёт большую литературную переписку похож слегка на тебя (бородой и эмоциональностью). Вы почти одногодки. И надеюсь, будете контачить.
Что касается меня, — до глубокой осени ухожу, как всегда, в подполье, дабы отдохнуть от чрезмерно эмоциональных и слегка интеллектуальных зимних литературных трудов. Андреевский спуск (картинки), Гидропарк (теннис), двор (шахматы, карты)...
Такова программа. Микродуховное сезонное разнообразие — единственная замена иногородних поездок. Во-первых, нет денег, а во-вторых, никуда уже не тянет. Информацией культурно-пейзажно-бытовой уже перенасыщен. Чего и тебе желаю...
Трудоголизму — бой! Будь здоров и счастлив! Надеюсь, увидимся...
Твой Ван Ваныч Одинцов...
На всякий пожарный в очередной раз сообщаю адрес Велика — соавтора, собутыльника, друга...».
ЭПИСТОЛЯРНАЯ ВСТРЕЧА
Вскоре последовало письмо:
"4 июня 00 г.
Привет вам, уважаемый Штылле, а так же Вельт, и кроме того, ан дер, етсетера...
В тишайшем этом мире далеко разнесся Ваш боевой клич: “Штылле ан дер Вельт и даже достиг стен “ворожнечого москальского царату”.
Мало того, некто Ван Ваныч в частном письмеце ко мне известил, что вы мои эпистолярии подшили к своим анналам, чем немало меня удивили, ведь до сих пор я жил в уверенности, что письма, как и газеты, существуют для одноразового прочтения, а все наши сиюминутные хлопоты вряд ли заинтересуют кого-либо в грядущем: там будут, как и мы нынче, заняты своими проблемами.
Ах если бы только это! Ван Ваныч одарил меня длинным списком ваших остроумных высказываний по разным поводам, а так же неким, — пожалуй, рассказом, под которым что-то лежит, что и было опубликовано, как я понял, в журнале с интригующим названием “Лель-ревю”.
Возможно, это ироническое издание. Кроме того, оный В. Ваныч вложил в конверте Ваш адрес по улице Марины Цветаевой (чем опять же удивил меня — не мог и предполагать, что улица с подобным названием может существовать в “незалежной”) и нарисовал соблазнительную картину совместного распития спиртных напитков в полной летней неге “неньке”.
Не могу сказать, что подобная перспектива мне была бы неприятна. Возможно, эта акция состоится в конце июня-июля, когда я посещу город моей юности. Срок моего прибытия станет окончательно известен, когда я узнаю о времени приезда в Киев из Лос-Анжелеса моего школьного друга, — с которым мне так же хотелось бы повидаться...
Пока же имеет место гипертонический криз, от которого я едва отделался на даче. Дело тут в том, что после очередной книги был дан для переделки совершенно исторически невежественный сценарий фильма, в который я окунулся с головой и едва... вынырнул...
Впрочем, извините за описание личных обстоятельств, это так, к слову. И, возможно, совершенно некстати. В своем лаконичном, чрезвычайно информационно насыщенном послании, друг мой Ван Ваныч обмолвился, что мы с Вами одногодки и в каком-то смысле сыграли одну и ту же роль товарища при нем, в разное время. Так ли это? На этом и окончу письмо, в котором, пока что, нечего писать... С уважением. Вить Витич».
Пока Штылвелд читал это письмо, Ван Ваныч выиграл в Национальную лотерею билет на Страшный суд. Но с галёрки ни черта не увидал...
И распив с Вельзевулом в адском буфете бутылку Огненной воды, возвратился на Землю счастливейшим гомо, последним из сапиенсов!..
А Штылвелд принялся отвечать новому московскому визави:
«6 июня 00 г.
Шалом Виктор!
Сегодня, слава Богу, очередной денёк рождения Пушкина. И у памятника Пушкина в Иегупце соберутся все те, кому это либо небезынтересно, либо те, кто делает на этом имени и на близости к самоварной России свои дивиденды последних лет-зим Ориянской незалЬОжности, будь бы она всем нам не злой мачухой...
Биться приходится за литературно-художественную пайку, не имея за сорок шесть полных лет ни званий, ни степеней, ни даже гуманитарного образования... Так вот пропоэтил жизнь, и как-то не заметил, что имеется одно заушно-техническое, которое мурыжил целое десятилетие в киевских кулуарах Одесского института связи, да к нему городской ликбез при том же киевском институте марксизма-ленинизма, из которого выполз дипломированным атеистом...