Всей Ветке — тридцать три года, казалось бы, возраст Христа, а явила груди, как груши... Странно, но приятно...
Свернулась калачиком и застыла в позе эмбриона. Регрессия в детство. Безотцовщина. Разговаривает как трехлетка, но пьёт как здоровая детка-тётка. До и после сюсюкает...
Проспалась, очнулась и всё забыла. Всегда забывает. Голос нормальный... И сама нормалёк. Такая вот психотерапия... С помощью палки и бутылки...
Оргазмически вспомнить внутриутробную фазу своего развития относительно легко, но удержать воспоминания трудно, почти невозможно...
Это даже не сон!.. Ништяк! Прорвёмся — туда и дорога. В вечную круговерть плазмы... Не век же себя и мир сторожить! Когда-нибудь что-то кончится — или дежурство в Буратино, или я сам, или мир...»
Дневник захлопнут, Ван Ваныч дрыхнет, кукожится и храпит, пугая собственные воспоминания…
— Инстинкт продолжения рода и гения превращает в урода, — философски изрёк Ван Ваныч, и, чуть поразмыслив, добавил: — Высокоморального... как хрен на грядке.
Плюнул, и на глядки вечером не пошёл...
Ван Ваныч проснулся, оклемался и вновь что-то накропал в свой дневничок:
Сплошной всплеск рефлексий по разному поводу... Спятить можно или плотно зашиться в эмоциональную ткань собственного универсума...
Но в эмоциональной ткани
Конская голова злобно окрысилась на Селявку, но затем ощерилась так ласкаво, чтоВан Ваныч с криком очнулся. Но опоздал... Селявки уже не было. И Головы не было. Ничего не было....
Крепко-накрепко привязал себя к ободранному, но любимому креслу, стоящему в прихожей и заснул... Рано утром Ван Ваныч с изумлением обнаружил себя стоящим около любимого Гастронома с тяжёлыми крыльями за плечами.
— Совсем сбрендил! — возмущалась очередь. — Ещё б кровать с собой приволок.
— Мать!.. Мать!..
Поздно ночью Ван Ваныч обнаружил себя в родимой квартире. На душе было легко. Кто-то пел... С изумлением обнаружив, что крыльев не было. Лишь жалкие кровавые культиножки сиротливо болтались за спиной... Опять недовоспарил хрен лысый! Ван Ваныч с трудом отодрал их, сноровисто примотал себя к кровати и сладко заснул.
...А Штылвелд и встретил Ван Ваныча, когда тот был слишком пьян, и Штылвелду это ужасное зрелище удовольствия не доставило. Сам Ван Ваныч Штылвелду ни гу-у, и Штылвелд Ван Ванычу тоже. Потому что ужрались...Одеревенело, кукольно, вяло, точно по писанному в кондуит:
..Вокруг меня житейская муть проблем... Мать скоро умрёт. Все умрут... Опять останусь один... Подобно вселенскому эмбриону-подкидышу... Жуть... И вообще я не понимаю, почему я должен вас понимать?.. Мать!.. Мать!.. Мать!
Мамаше моей восемьдесят один с копейками, но всё ещё бодрая, не аполитичная. Прессу читает регулярно... Вчера прочла в “Фактах” жалостливую статью о Горбачёве и юной Раисе Максимовне, а сегодня утром и говорит:
— Да, Хрущёв — Ромео!.. Ах, да, не Хрущев, а этот, как его...
— Да ладно, — говорю, — какая разница?.. Все они — Ромео! Поэтому и мрут их Джульетты, как мухи...
Только сам я не муха, а Дурак в Стране Дураков — дурак в квадрате... Сиделец у старческого одра своей матери... Вечная жизнь — улица с односторонним движением. Из жизни — в гроб, из гроба — в жизнь вечную...
Умирать надо в полном сознании — со стаканом водки в дрожащей с похмелья руке... А пока... Процесс осознания мистерии Смерти уже пошёл... Гипертрофия духа и тела. Энергии всё меньше, зато мозгов и предстательных желез всё больше... Благодарю тебя, Господи! За твою нечеловеческую доброту, ласку и совершенство...
...Беда профессиональных юмористов в том, что они, даже страдая от колик в желудке, пытаются записывать всяческие трюизмы...
В жизни всегда есть место... любой скотине.
В правом глазу завелась червоточинка. Обрывок паутины в виде вопросительного знака. Пошёл к окулисту. Девица лет тридцати. Очень не понравилась. Так и расстались, недовольные жизнью и друг другом...