Около меня что-то шевельнулось. Я услышал, как что-то твердое трется обо что-то такое же твердое. Пробился свет. Я глубоко вздохнул и увидел белобородое лицо древнего человека, издалека глядящего на меня — как будто я лежу на дне глубокого колодца…
— Ты все еще живешь, Карл Паттон, — голос великана словно эхом доносился откуда-то издалека. Я увидел, как его огромные руки тянутся ко мне, охватывают глыбу льда, очень медленно отваливают ее в сторону. Волосы его покрыты снегом, в бороде сверкают льдинки. Изо рта у него валит пар.
— Уходи отсюда, — выдавил я из себя, преодолевая боль, как от битого стекла, у себя в груди. — Пока не обрушилось остальное.
Он ничего не ответил. Он откинул еще одну льдину, и руки мои освободились. Я попытался помочь ему, но от этого меня еще только сильнее засыпало снегом. Он обхватил меня за плечи своими невероятно большими руками и начал поднимать — и вытянул меня, в конце концов, из ледяной могилы. Я лежал на спине, а он нагнулся надо мной. Вула подползла к нему, издавая тревожное поскуливание. Сверху то и дело сыпались небольшие струйки снега, которые тут же подхватывал и уносил ветер. Масса льда размером с корму авианосца нависла над нами на высоте нескольких сотен футов.
— Беги отсюда, идиот несчастный! — заорал я, но послышался лишь слабый шепот. Он медленно опустился на колени, поднял меня на руки, поднялся. Сверху сыпались кусочки льда. Он сделал шаг вперед по направлению к Башням Нанди.
— Назад, — с усилием выдавил я. — Там ты погибнешь.
Он остановился, так как перед нами начал сыпаться лед.
— А если бы ты был один, Карл Паттон… ты повернул бы назад?
— Нет, — ответил я. — Но тебе… теперь… нет причин умирать…
— Тогда мы пойдем вперед.
Он сделал еще шаг и покачнулся. Кусок льда величиной с баскетбольный мяч ударил его по плечу, скатился к ногам, пес залаял. Теперь льдины падали вокруг нас, как рис во время свадебной церемонии. Он продолжал идти вперед, покачиваясь, как пьяный, и уже начал перебираться через последний подъем. Позади нас послышался грохот, словно там выстрелила пушка. Воздух со свистом вылетел мимо нас из узкой расщелины, вырываясь на свободу. Великан сделал еще три шага и не удержался на ногах. Он выронил меня, потом встал возле меня на колени, прикрыв меня наподобие какого-то странного навеса. Я слышал, как он застонал, когда несколько кусков льда попало на него. Где-то позади нас раздался грохот и шум, как будто вода прорвала плотину. Воздух наполнился снегом, ослепляющим, вызывающим кашель. Свет померк…
Мертвые плакали. Это был звук, исполненный печали, очень одинокий и как будто выражающий искреннее удивление тому, что жизнь так коротка и полна ошибок. Я понял, какие чувства они испытывают. А почему бы и нет? Ведь я был одним из них.
Но у трупа не может болеть голова, по крайней мере, насколько я знаю. У них не должны мерзнуть ноги, они не должны испытывать боли. Если только легенды о том, куда после смерти попадают хорошие люди, не оказались правдивыми. Я открыл глаза, чтобы получше рассмотреть преисподнюю, и увидел пса. Он снова завыл, и тогда я повернул голову и увидел рядом с собой руку, большую, чем моя нога. Тяжесть, которая давила на меня, была тем, что осталось от Джонни Грома, распростертого на мне под покровом ледяных глыб.
Чтобы выбраться из-под него, мне потребовалось около получаса. Спас меня скафандр, конечно, с его автоматически срабатывающим защитным устройством, которое превращает материал в броню. Я, конечно, был покрыт синяками, и, возможно, у меня были сломаны одно-два ребра, но со мной не произошло ничего такого, что могло помешать мне живым и невредимым добраться до базы и своего миллиона кредитов.
Потому что я выполнил свою миссию. Великан не пошевелился за все то время, что я выбирался из-под него, и не дрогнул даже тогда, когда я приподнял ему веко. Правда, слабенький пульс я у него нащупал, но это не могло продолжаться долго. Он истекал кровью от ран, нанесенных льдинами — ими сплошь были покрыты лицо и руки, но кровь уже замерзла, и то, чего не могла довести до конца ледяная бомбежка, за нее доделает холод. Но, даже если он и оклемается, ледяная стена не позволит ему выбраться из этой западни. И когда скорбящие родственники прибудут сюда, чтобы взглянуть на своего любимца — переростка, они найдут его здесь именно так, как я его опишу: благородная жертва ненастья и неудачи, которая заставила нас отклониться от цели на десяток миль, да еще после такого долгого и утомительного путешествия. И тогда они закажут по нему замечательный плач насчет того, какой он был хороший и на все готовый благородный человек, а потом закроют еще одну страницу истории. И не то, чтобы очень я возгордился от того, что еще раз доказал недюжинность своего ума. Все это не было ничем из ряда вон выходящим — просто нужно как следует анализировать имеющие данные, а затем правильно пользоваться результатами анализа.
— Ну, прощай, Джонни Гром, — сказал я. — Ты был отличным парнем.
Пес поднял голову и завыл. Я включил вспомогательные механизмы своего скафандра на максимальную мощность и отправил к грузу, который находился в пятнадцати милях от меня.
Грузовой отсек длиной в двадцать футов на участке плотно слежавшегося снега в небольшой ложбинке между оголенными скалами. На нем не было ни царапины. Это ничуть не удивило меня: автоматической устройство, которое я поместил в него, могло бы посадить целый магазин фарфора, не разбив ни единой чашечки. Я обязался доставить груз в целости и сохранности, и выполнить условия договора в точности было делом моей профессиональной гордости. Я так увлекся, поздравляя себя, что, только приблизившись к грузу на пятьдесят футов, заметил, что снег вокруг него истоптан, а потом сверху выравнен, чтобы скрыть следы. Но к тому времени уже поздно было пытаться спрятаться. Если там кто-то был, то меня уже заметили. Я остановился в десяти футах от входного люка и разыграл жалостливую сцену падения от усталости и превращения в жалкую маленькую кучку на снегу, а тем временем внимательно оглядел пространство вокруг отсека и под ним. Но ничего не обнаружил.
Пролежав достаточно долго, чтобы тот, кто находился здесь, имел возможность появиться, я не увидел никого. Желающих не нашлось. Значит, и дальше играть предстояло мне самому. Я старательно исполнил номер по вытягиванию ног, поднятию на них, и, пошатываясь, добрался до входа. Царапины на люке досказали мне остальное. Запирающий механизм был нетронут. По моей команде он сработал, и я заполз в шлюз. Внутри все выглядело как всегда. Изоляция холодильной камеры была по-прежнему прочна, приборы сообщили мне, что охлаждающие установки функционируют нормально. Я почти уверился в этом, но не совсем. Не знаю, почему, может быть, потому, что жизненный опыт, преподавший мне немало болезненных уроков, научил меня не принимать ничего как должное.
Мне потребовалось полчаса на то, чтобы снять кожух с рифтерного пульта. Когда я снял его, все сразу стало ясно: соленоид висел полуоткрытым. Это была сравнительно небольшая неисправность, которую вполне можно было бы отнести на счет сложного приземления — но только если бы я не знал того, что знал прекрасно. Это было сделано искусственно, подставка слегка изогнута на какую-то долю миллиметра — как раз настолько, чтобы аппаратура перестала функционировать как следует и чтобы включился цикл нагрева, который, примерно, через десять часов неминуемо убьет десятерых, что находятся в холодильниках. Я поправил его, услышал, как газ снова зашипел в трубках, и на этот раз более тщательно проверил показания приборов. Внутренний термометр показывал +3 градуса по абсолютной шкале. Температура еще просто не успела начать подниматься. Десять длинных контейнеров и их содержимое пока были в целости. Это означало, что вмешательство произошло совсем недавно.