Ей-богу, до чего забавно, что после жизни, прожитой среди разнообразных звуков, несколько часов, проведенных в абсолютной тишине, могут изменить отношение человека к колебаниям воздуха в слышимом диапазоне. А ведь услышал я всего-навсего смутный далекий зов, похожий на призывный крик какой-нибудь одинокой морской птицы, ищущей свою подругу. Но он заставил меня отшатнуться от дерева так, словно оно в мгновение ока раскалилось докрасна, и встать, пригнувшись, напряженно определяя возможную природу этого звука. А он тем временем стал громче, значит, и ближе, причем скорость его приближения ко мне свидетельствовала о бесплодности каких-либо попыток ретироваться. Я огляделся в надежде найти подходящее для укрытия дерево, но все они, похоже, с самого рождения уже были старыми — самые нижние ветви находились на высоте не менее пятидесяти футов от земли. Единственным укрытием для меня могли бы послужить несколько тысяч стволов. Но какое-то шестое чувство подсказало мне, что опасность, какова бы она ни была, лучше встретить лицом к лицу на открытом месте. Во всяком случае, мы увидим друг друга одновременно. Я чувствовал, что это что-то живое, и что оно питается мясом — это подсказывал мне еле слышный безапелляционный голос своего самого древнего предка. Я сделал кистью руки движение, которое бросило мне в пальцы рукоятку запрещенного законом небольшого кратерного пистолета, и стал ждать, а зов все приближался и приближался, становясь все громче и мучительнее, как мычание овцы, страдающей от неразделенной любви, как рев отвергнутого подругой быка, как стон гибнущего лося. Теперь до меня доносился и топот огромных лап, переставляемых с такой скоростью, что даже при местном притяжении было ясно, каковы габариты их обладателя. И, наконец, оно появилось из-за деревьев, полностью подтвердив все худшие опасения моего пра-пра… Это была ни собака, ни гиена даже, а то, чем была бы гиена, если бы рост ее в холке достигал семи футов, если бы лапы у нее были толщиной с мое бедро в самом узком их месте, голова — величиной с кабину одноместного геликеба, а челюсти такие, что в них она смогла бы нести человека, как ученый пес несет домой вечернюю газету. И, возможно, эта последняя мысль только и удержала меня от того, чтобы нажать на спуск. Чудовищный пес замедлил свой бег, подняв в воздух тучу хвои, взвыл последний раз и предъявил мне почти ярд ярко-красного языка. Сам же он был коричневый с черным, гладкошерстный, с обвисшей кожей. У него были большие зубы, но никак не больше шести дюймов от основания до верха. Глаза его были ярко-черными и небольшими, примерно со слоновьи, с красными полукружьями внизу. Он медленно приблизился, как бы желая разглядеть то, что сейчас будет есть. Я слышал, как при движении хрустят его суставы. При каждом шаге его футовой толщины лапы глубоко утопали в покрытой хвоей земле. Я ощутил, что колени мои мелко дрожат, а волосы стоят дыбом. Теперь чудовище было от меня всего в десяти футах, и я видел, как от его дыхания колеблются края его ноздрей, в каждую из которых свободно вошел бы мой кулак. Я твердо знал, что если он приблизится еще хоть на шаг, я нажму на спуск.
— Лежать, малыш! — выдавил я из себя, как мне показалось, решительным тоном приказания.
Он остановился, убрал, а затем снова вытянул язык, потом бережно опустил на землю свою задницу, как старая дева, садящаяся в любимую машину. И вот теперь он сидел и смотрел на меня, а я смотрел на него. А пока мы были заняты этим, появился сам великан.
Он приблизился почти бесшумно, появившись из-за деревьев. Я заметил его только когда он был уже не далее пятидесяти футов — ведь он просто в два раза выше обычного человека, и больше ничего. Просто очень высокий человек, и можно даже пройтись насчет размера его обуви.
Но при этом забываешь, что при двойном росте он заслоняет в четыре раза больше неба, нависая над тобой, что на себе он носит в восемь раз больше мяса и костей. При земном притяжении он весил бы верных тысячу шестьсот фунтов. Здесь, на этой планете, он весил не более полутонны, но даже при этом каждая из его ног несла на себе по пятьсот фунтов. У него были толстые, увитые мышцами ноги, которые были под стать рукам, груди и шее, похожей на кусок ствола дуба, поддерживающей голову. Но, несмотря на всю его массивность, в фигуре его не было никакой диспропорции. Если бы его сфотографировать так, чтобы на снимке было невозможно представить масштаб, он выглядел бы самым обыкновенным мистером Покорителем Вселенной — стройным, сильным, с хорошо развитой мускулатурой, и больше ничем особенным не выделяющимся. У него были черные курчавые волосы, довольно неровно подстриженные, но подстриженные ничуть не хуже, чем это удалось бы любому человеку, живущему вдали от парикмахеров. Он носил бородку, под густыми черными бровями покоились широко расставленные бледно-голубые глаза. Кожа его была выдублена непогодой и приобрела цвет вытертой телячьей кожи. У него были правильные черты лица, и если вам нравятся лица в стиле Зевс-Посейдон, то вы могли бы назвать его даже симпатичным. Все это я рассмотрел, пока он приближался ко мне, двигаясь настолько же легко, насколько тяжело передвигался его пес. Он остановился рядом с ним и беззаботно потрепал его по голове ладонью, размером с добрую лопату, и принялся разглядывать меня. Тут я на какой-то миг вновь почувствовал себя ребенком, снизу вверх глядящим в мир на взрослых, как Гулливер в стране великанов. Мысли теснились в моей голове, призрачные образы мира, тепла и любви, полной безопасности — смутные воспоминания детства, теперь давно забытые. Я отогнал их и напомнил себе, что я — Бэйрд Улрик, профессионал, выполняющий задание в мире, где просто не может быть места фантазии.
— Ты человек, которого зовут Джонни Гром, — сказал я.
Он ничего не ответил. Кажется, только чуть-чуть улыбнулся.
— Я Паттон, Карл Паттон. Свалился сюда на корабле, — я указал рукой на небо.
Он кивнул.
— Я знаю, — голос его был глубоким и звучным, как орган, недаром у него была такая широченная грудь. — Я слышал, как падал твой корабль, — он окинул меня взглядом и, не заметив никаких внешних повреждений, продолжал:
— Я рад, что ты приземлился благополучно. Надеюсь, Вула не испугала тебя, — его лингва звучала немного старомодно и чуть-чуть высокопарно, с каким-то легким незнакомым мне акцентом.
Лицо мое, закаленное в бесчисленных партиях в покер, должно быть, все-таки вытянулось при этих словах, потому что он улыбнулся. Зубы у него оказались ровными и белыми, как мрамор.
— С чего бы это? — ответил я, стараясь не пищать. — Да даже моя трехлетняя племянница потрепала бы по ноге датского дога. Выше ей просто было бы не дотянуться.
— Пойдем со мной к моему дому. У меня есть пища, огонь.
Я немного опомнился и начал входить в роль.