Замечательно то, что несмотря на вероисповедную нетерпимость, — этой подложной католической грамотой защищали свои права на поместья и богодухновенность рабства: церковники Константинополя, когда он сделался «Вторым Римом» и церковники Московского государства, когда Москва стала именоваться «Третьим Римом». Московские цари-помещики по Степенной книге стали происходить от... цесаря Августа.
На московских соборах 1503 и 1551 гг. это «Дарение Константина» духовенством уже было использовано, как основание к их священным правам на крестьянскую землю и божественную подзащитность от революционных потрясений. Этот мошеннический акт был помещен в Стоглаве и в приложениях к Кормчей Книге, изданной при патриархе Никоне и сослужил немалую службу православию в деле защиты своего живота.
Само собою разумеется, что все легенды об апостоле Петре, церковные проделки с его мощами, подложные дарственные и тому подобные «юридические» акты нужны были церкви, крупнейшей помещичьей организации, как защищающий их меч.
Политическая полиция этой экономической организации, — святая инквизиция, не во имя борьбы с ересями и с еретиками, — жгла на ее кострах и пытала сотни своих классовых, политических и личных врагов и боролась с торжеством науки.
То была война паразитизма с Трудом и Наукою. Как видим, — миф об апостоле Петре был не малою спицею в помещичьей колеснице римского папы. Миссионеры, наместники апостола Петра с крестом впереди, что означает империалистические пушки сзади, — и по сегодняшний день оказывают не малую помощь капитализму — в совместном ограблении черных, желтых и белых рабов Старого и Нового света.
Вот почему издательство «Атеист» считает целесообразным бросить посильный сноп света, на того Петра-камня, на коем господь создал свою церковь, юже и врата ада не одолеют. Преодолеть эти «врата ада» конечно, можно лишь активною борьбой с насадителями «господа».
В заключение одно замечание: данная книга снабжена переводчиком рисунками и примечаниями. Эти примечания, из коих большая часть касается личности Иисуса и его «истории», вызываются стремлением как лишний раз подчеркнуть неисторичность этого Иисуса, мнимо-учителя неисторического же апостола его Петра, так и привести ряд ярких примеров эксплуатации церковниками темных масс.
И. А. Шпицберг.
I. ПЕТР В НОВОМ ЗАВЕТЕ.
1. В ЕВАНГЕЛИЯХ.
Когда апостол Петр в ответ на вопрос Иисуса к своим ученикам, — за кого они почитают его, признал его Христом, сыном бога живого, учитель сказал ему:
«Ты — Петр (т. е, «камень»), и на сем камне я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (св. Матфей, 16, 18-19).
Это место вызвало самые; различные суждения. Римско-католическая церковь обосновывает на нем так называемый примат Петра, учение о первенстве этого апостола перед остальными и, тем самым, свои притязания на господство не только над другими церковными образованиями или организациями, но и над душами. Наоборот, протестантская критика вообще сходится на том, что это место представляет собою позднейшую вставку, и что вышеприведенные слова, несомненно, не могли быть произнесены Иисусом.
Действительно, если об Иисусе, как его рисуют евангелия, что-нибудь не подлежит сомнению, то, во всяком случае, — только одно, а именно: он меньше всего мог думать об основании общины или церкви в духе римского католицизма. Согласно евангелиям, Иисус верил в скорый, уже приближающийся конец света. Возвещением последнего он, говорят, и начал свою проповедь. Оно красною нитью проходит через все его учение, оно является той предпосылкой, которая лежит в основе всего его учения о нравственности и которая одна только придает его назидательным изречениям их поражающую силу и «единственную в своем роде» окраску, не позволяя им превратиться в общие места простонародной нравоучительной проповеди. Иисус до глубины души был убежден в непосредственной близости так-называемого царства небесного, т. е. мессианского конца времени, и своего собственного возвращения на облаках небесных для установления столь страстно чаемого всеми царства божия. Он не сомневался, что наступит гибель современного положения вещей и что мир погибнет еще прежде, чем вымрет современный ему человеческий род[2], больше того, быть может, тотчас же после того, как завершится его собственная история на земле; а, в таком случае, мог ли он почти пред самым началом светопреставления основывать что-то вроде церкви? Это столь же невероятно, как и то, что он, будто бы, установил таинство причащения «в своё воспоминание»; конец света он видел уже столь близким, что подобным установлением названного таинства впал бы в самое кричащее противоречие с самим собою[3].
2
Эта идея особенно ярко выступает в так наз. «малом апокалипсисе», написанном, по-видимому, после второго революционного восстания евреев против римлян (в 130 годах нашей эры) и вложенном в уста Иисусу. Последний перечисляет там различные бедствия и признаки наступления светопреставления и, подчеркивая близость его, между прочим, говорит: «Истинно говорю вам: не прейдет (не вымрет) род сей, как все сие будет» (Матф. 21; Марк, 13; Лука, 21). См. обстоятельный разбор этого евангельского апокалипсиса в книге: Р. Виппер, — «Возникновение христианства», стр. 72 сл., 1918 г.
Что же касается идеи «царства божия», то она, социальная по существу, первоначально сложилась в среде еврейского пролетариата под влиянием невыносимых социальных условий (гнет со стороны как правящего класса — аристократии, так и чужеземцев — победителей, полнейшее обнищание, неудачи революционных восстаний, и пр.) и носила национальный характер. Впоследствии, когда, вышедшее из недр этого пролетариата и вынесшее оттуда эту идею, раннее христианство привлекло. в свои ряды массы бедноты из не-евреев, последняя придала ей интернациональный характер. Самое царство божие стало рисоваться противоположностью существующему. земному: в нем будут исправлены все земные социальные несправедливости, в нем все социально-обездоленные — «нищие, труждающиеся и обремененные», — получат «успокоение», будут наслаждаться теми благами, коих они были лишены раньше, в нем будет опрокинута социальная лестница, — «первые», т. е. знатные, богатые, сильные, сделаются «последними», и наоборот.
См. ценное исследование Й. Никольского — «Мировой и социальный переворот по воззрениям раннего христианства», 1922 г.
3
Действительно, утверждение, что «таинство причащения» установил Иисус на «Тайной вечери», не выдерживает никакой критики. Прежде всего, древнейшие новозаветные произведения — послания апостола Павла — совершенно не знают этой вечери, о ней. не говорят (23 — 32 стихи 11 главы первого послания к коринфянам являются вставкой и безболезненно выбрасываются. См. А. Древс — «Миф о христе», т. II, стр. 78-84; изд. «Красной Нови» и «Атеиста», 1924 г.).
Затем, евангельские рассказы о вечери полны непримиримых противоречий: у Матфея (26, 17 — 30), Марка (14, 12 — 26) и Луки (22, 15 — 39) Иисус совершает ее в день еврейского праздника пасхи, каковая падала на 14 число месяца нисана (март — апрель); у Иоанна (13-17 гл.) он справляет ее накануне пасхи, т. е. 13 числа. У первых трех евангелистов главное содержание вечери заключается в благословении и предложении Иисусом ученикам хлеба — плоти и вина — крови; у Иоанна вместо всего этого находим омовение ног апостолам. Различны, конечно, и слова беседы на ней.
Далее, самые рассказы всех евангелистов являются только мифами — сказками, и можно даже указать их первоисточники. Так, Иоанн использовал из ев. Луки спор учеников на вечери и слова им Иисуса: «я посреди вас, как служащий» (22, 24 — 27), а также его слова из притчи о верных рабах и хозяине, который, найдя последних бодрствующими, «препояшется (полотенцем), и . посадит их, и, подходя,, станет служить им» (12, 36 — 37). Прочие евангелисты свой материал позаимствовали, с одной стороны, — из ветхого завета: из истории помазания Саула (1 кн. царств., 10, 3), из 53 главы Исайи (об агнце, ведомом на заклание, который «оправдает многих, и грех их на себе понесет», ст. 11) и из описания установления ветхого завета — союза бога с людьми чрез заклание жертвы и окропление народа кровью; с другой стороны, — из митраистической религии. В последней рассказывалось, что бог Митра пред своею смертью или уходом на небо тоже устроил с учениками «тайную вечерю», в воспоминание о которой его поклонники совершали особые священные трапезы — вечери с таинством причащения.
До нас дошли памятники с изображением этой «вечери» митраистов: за столом возлежат ее участники, в руках у них — причастные бокалы с вином, а на столе пред ними лежат причастные хлебы, помеченные... крестами. После этого, мы можем теперь сказать и. о происхождении христианского таинства причащения. Оно вылилось из раннехристианских священных трапез — «вечеря любви» (aran), известных и Павлу, главным моментом коих было обрядовое вкушение вина и хлеба. В свою очередь, эти «вечери» явились результатом слияния прежних, вынесенных из среды еврейского сектантства, трапез с вышеуказанной, митраистической, и путем создания соответствующего мифа — сказки о тайной вечери поставлены в связь с мифическим, т. е. никогда не существовавшим в действительности, Иисусом.
Митраистическое происхождение христианского «таинства причащения» чувствовалось даже позднейшими христианами, при чем они видели здесь козни дьявола. Напр., христ. писатель II века Юстин, рассказав о способе совершения «вечерь любви» с таинством причащения в центре, замечает: «тоже самое злые демоны из подражания (митраизм древнее христианства. Р.) научили делать и в таинствах Митры; ибо, как вы знаете или можете узнать, — при посвящении вступающего в таинства предлагается там хлеб и чаша с водою (и вином, Р.)». См. Юстин, — «I апология», 66; также Тертуллиан, «Опис, ересей», 40, 2-5.
Подобные трапезы с таинством причащения — вкушением божественной плоти и. крови под видом: хлеба и вина — были не только в митраизме, но и во многих других древних религиях, напр., в культе (поклонении) фригийского спасителя» Аттиса. В греческом культе «искупителя» Диониса это таинство носило иной, более реальный характер: верующие разрывали на части священного живого быка и поедали еще дымящиеся его кровью куски мяса. Обе эти формы, своими корнями восходящие к истокам религии:, к культу предков — хранителей родового и общинного хозяйственного опыта, а еще ранее — к инстинктивному (безотчетному} страху дикаря пред покойником, отражают собою различные хозяйственные формы. Первый вид причащения выработался у народа — земледельца, который под видом своего «спасителя» обоготворял хлеб — зерно и виноград, поклонялся «духу» этих произведений нивы и сада, при чем самые произведения считал и образно называл плотью (хлеб) и кровью (вино) божества. Вторая форма — причащение мясом и кровью, вероятно, более древняя, — сложилась у народа — охотника, и скотовода, который воплощение божества видел в том или ином животном,, напр., быке, ягненке и пр. В обе эти формы входило также обрядовое людоедство, когда в том или ином отдельном человеке видели воплощение божества и поедали его. Впоследствии, с усложнением хозяйственных форм, оба эти вида причащения переплелись друг с другом, при чем или существовали рядом, одновременно, или сливались в один, или заменяли один другого. П.