Затем также и Марк рассказывает историю исповедания Петра (8, 27 сл.); но гораздо короче и проще Матфея. На вопрос Иисуса, — кто он, — Петр просто отвечает: «ты — Христос». Дальнейший ход рассказа, конечно, таков же, как и у Матфея. Предсказание Иисуса о своих страданиях заставляет Петра прекословить ему. За это Иисус читает Петру нотацию и даже обзывает «сатаною», хотя это и не совсем понятно. Вслед затем, Иисус, однако, разрешает ему вместе с Иаковом и Иоанном сопровождать его на гору и наблюдать там его преображение. При этом им являются фигуры Моисея и Илии, а Петр приходит в такое волнение, что не знает, что говорить, и несет чепуху, предлагая построить по одной палатке («кущи») для Иисуса, Моисея и Илии. Между тем, мы не видим, чтобы Иисус побранил его за эту глупость, а, всматриваясь в ветхий завет, замечаем, что также и вся история преображения свой первоисточник имеет в нем, а именно: в преображении Моисея на горе Синай (Исход, 24)[7].
Но, быть может, Петр наставление или выговор Иисуса заглаживает тем, что на замечание Иисуса, что все его ученики в минуту опасности покинут его, самым горячим образом заверяет учителя, что он его никогда не оставит. (Марк, 14, 26 сл.)?
Однако, и эта история создана частью на основании пророчеств ветхого завета, частью же путем использования выражений о «камне преткновения» и «камне соблазна», — как Павел в посл, к римлянам, 9, 33, переводит слова Исаии, 8, 14, каковые слова евангелист относит к имени Петра, означающему «скалу» или «камень». 9).
Да и история в Гефсиманском саду со сном трех учеников (Петра, Иакова и Иоанна) написана в подражание частью ветхому завету, частью истории преображения и притче о привратнике (Марк, 13, 33 сл.), и лишена всякой исторической действительности.[8]
То же самое приходится сказать и об отречении Петра (Марк, 14, 36 сл.), каковое в новой только форме выражает и отражает «реtга skandalou» («камень преткновения») Павла и Исайи.
Наконец, в св. Марка имя Петра упоминается сидящим при гробе Иисуса ангелом, который поручает женам сообщить «ученикам его и Петру», что Иисус предварит их в Галилее и. что они там увидятся с ним. Впрочем, и в этом рассказе вряд ли кто пожелает видеть «историческую заметку».
Итак, обследование самого древнего евангелия не дает нам ничего, в чем можно было бы видеть историческое воспоминание о Петре. Подсмотрим, что имеют прибавить к этому остальные евангелисты.
Там мы прежде всего у Матфея имеем прибавку к истории о ходящем ночью по морю Иисусе, где Петр изъявляет готовность идти к нему, но при вступлении на воду тотчас же охватывается малодушием и подвергается опасности утонуть; однако, Иисус берет его за руку и порицает за маловерие (Матф., 14, 25 сл.). Эта история слишком явно представляет собою поэтическое и наглядное изображение силы веры и носит на себе слишком сказочную печать, чтобы ее (историю) можно было считать исторической[9].
Когда Иисус высказывается по вопросу о чистоте и при этом пользуется понятной безо всякого каждому обыкновенному человеку притчей, Петр просит его эту притчу растолковать (15, 15).
Петру же, — по свид. Матфея, 17, 24 сл., — приказывает Иисус закинуть удочку, взять первую попавшуюся рыбу и открыть ей рот, — там он найдет необходимую для уплаты подати монету. Не подлежит ни малейшему сомнению, что вся эта история просто — сказка.[10]
7
«Ев. Марка», стр. 182 сл. Д.
В виду важности, признаваемой церковниками за этим «преображением господним», остановимся несколько на соответствующих евангельских рассказах, при чем за основу возьмем обстоятельный рассказ Матфея:
«По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних.- И преобразился пред ними: и просияло лицо его, как солнце, одежды его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи (палатки): тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии. Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение; его слушайте. И, услышав, ученики пали на лица свои, и очень испугались. Но Иисус, приступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь. Возведши же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса». (17, 1 — 8).
Марк и Лука рассказывают несколько иначе, Иоанн же о преображении совершенно умалчивает.
Еще Д. Штраус, за которым здесь идет Древс, ключ к этому евангельскому рассказу нашел в 24 и 34 главах книги «Исход». (См. его «Жизнь Иисуса», кн. II, стр. 141-145; изд. «Мысль», 1907 г.).
Действительно, в 24 главе читаем:
«И Моисею сказал он (бог): взойди к господу ты и Аарон, Надав и Авиуд, и семьдесят из старейшин израилевых, и поклонитесь господу издали. Моисей пусть один приблизится к господу, а они пусть не приближаются... Потом взошел Моисей и Аарон; Надав и Авиуд, и семьдесят из старейшин израилевых, и видели место стояния бога израилева... Они видели место бога и ели и пили. И сказал господь Моисею: взойди ко мне на гору, и будь там; и дам тебе скрижали каменные, и закон и заповеди. И встал Моисей с Иисусом (Навином), служителем своим, и пошел Моисей на гору божию. А старейшинам сказал: оставайтесь здесь, доколе мы не возвратимся к вам... И взошел Моисей на гору; и покрыло облако гору. И слава господня осенила гору Синай, и покрывало ее облако шесть дней, а в седьмой день господь воззвал к Моисею из среды облаков. Вид же славы господней на вершине горы был... как огонь поядающий.
Моисей вступил в средину облака, и взошел на гору» (24, 1 — 18).
К этому месту мы от себя присоединяем следующее:
«И говорил господь с Моисеем лицом к лицу... Моисей сказал господу: вот, ты говоришь мне: «веди народ сей», а не открыл мне, кого пошлешь со мною, хотя ты сказал: «я знаю тебя по имени, и ты приобрел благоволение в очах моих»... Моисей сказал: покажи мне славу твою»... (33, 11 сл.).
«И сошел господь в облаке, и остановился там близ него, и провозгласил имя Иеговы, (бога)... Моисей тотчас пал на землю...
Когда (¿ходил Моисей с горы Синая, то Моисей не знал, что лицо его стало сиять лучами оттого, что бог говорил с ним. И увидел Моисея Аарон и все сыны Израилевы, и вот, лицо его сияет, и боялись подойти к нему... И видели сыны израилевы, что сияет лицо Моисеево» (34, 5 — 8, 29 — 35).
Так рисуется ветхозаветный первообраз преображения Иисуса — преображение Моисея. Сопоставим теперь оба повествования: ветхозаветный первоисточник и его евангельскую переработку.
Местом обоих преображений является гора. Подобно Моисею, Иисус берет с собою трех близких ему лиц.
Правда, Моисея сопровождают еще 70 старейшин, соответствующих 70 ученикам (не апостолам) Иисуса, но. евангелист опустил последних, желая сделать сцену тайной. Евангельская сцена преображения произошла «по прошествии шести дней», — ровно столько же дней облако покрывало гору Синай. Оба, — Иисус и Моисей, — «преображаются», что характеризуется световыми явлениями. Чудесное «облако», как и «глас» свыше фигурируют в обоих случаях. Приводимые евангелистами слова этого голоса: «сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение; его слушайте», заимствованные из крещенской сцены, навеяны словами господа Моисею: «я. знаю тебя по имени, и ты приобрел благоволение в очах моих». Конец фразы «его слушайте» взят из слов того же Моисея о будущем пророке, подобном ему: «пророка из среды тебя (Израиля), из братьев твоих, как меня,, воздвигнет тебе господь, бог твой, — его слушайте» (Второзаконие 18, 15).
Слова Моисея, что его спутники «ели и пили» превратились в странное, на первый взгляд, предложение Петра построить три «кущи». При «главе» божием Моисей и апостолы падают на землю.
Ограничимся этими совпадениями: заимствование и без того явно.
Почему преображение Моисея было приписано Иисусу? Ответ на эта кроется в приведенных словах Моисея о подобном ему пророке, за каковыми словами читаем еще следующее: «И сказал мне господь: я воздвигну им пророка из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова мои в уста его,, и он будет говорить им все, что повелю ему». (Втор. 18, 17 — 18). По позднейшим еврейским представлениям, мессия-Христос как раз и должен был быть тем, подобным Моисею, пророкам, о котором бог предсказал его устами. «Подобным Моисею», — нет, но и большим, чем Моисей, — добавляли еврейские сектанты-христиане. Поэтому они полагали, что всё, что, якобы, делал и переживал Моисей, — все это должен был делать и переживать, даже в большей, высшей степени, и Иисус. Отсюда заимствование евангелистами различных еврейских сообщений о Моисее и превращение их в «истории» Иисуса; пример этого — «преображение» Моисея-Иисуса, другие встретятся дальше.
Больше того, сами евангелисты выдают нам происхождение своих повествований о преображении, выводя рядом с Иисусом Моисея. Случайность ли, что в преображении Моисея тоже косвенно участвует Иисус-(Навин)? Нет, не случайность, так как, — откроем не являющийся уже теперь секретом факт, — этот Иисус Навин послужил одним из источников образа евангельского Иисуса и наделил его своим именем.
Просто объясняется также выведение евангелистам Илии пророка. Сцена преображения имела задачей показать, что Иисус — пришедший на. землю, обещанный богом, мессия — спаситель. Согласно же еврейских представлений, приход мессии должен был предвариться чудесным приходом грозного обличителя — пророка Илии. «Вот я пошлю к вам, — читаем в книге Малахии, — Илию пророка пред наступлением дня господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы я, пришедши, не поразил землю проклятием» (4, 5 — 6). По словам? Иисуса, Илия уже приходил в лице «предтечи» Иоанна, но его не узнали. Здесь он выводится вторично, но в своем обычном виде, для подтверждения того, что все предвещания «писания» исполнились, и что Иисус есть действительно обещанный мессия. Сюда примешивается еще один момент. Древние христиане видели в Моисее представителя или олицетворение ветхозаветного «закона», а в Илие — «пророков». В связи с этим преображенская сцена евангелий изображает также превосходство христа и его учения над ветхозаветным учением и его глашатаями; этим также объясняется выведение последних. «Рассказ о преображении, — говорит английский ученый Г. Сэдлер, — является мистической сценой, написанной с целью показать, что дух христианства или учение христа выше закона и пророков».
Почтенные богословы, не осмеливаясь защищать явный миф о преображении Иисуса целиком и, «все же, желая спасти положение, найти хоть какое-нибудь историческое ядро в нем, прибегают к самым наивным, «естественным» объяснениям чудесного преображенского светового явления.
Так, некий богослов Спитта ухитрился в последнем увидеть следствие грозы, якобы, заставшей Иисуса с учениками на горе, а другой богослов; раскопал в журналах описание какого-то редкого горного явления: некоторые лица при движении по снегу, якобы, видели себя и одежду залитыми каким-то необыкновенным, странным светом.
8
Гефсиманский сад, в действительности, никогда не существовал и явился плодом переработки евангелистами одного ветхозаветного образа у пророка Исайи. Название «Гефсимания» состоит из двух слов: «гефсемани», и означает «пресс или точило для выжимания елея, оливкового масла». Этот «Геф» мы находим у Исайи: «Кто это идет от Едома, в червленных ризах от Восора?.. «Я — изрекающий правду, сильный, чтобы спасать». Отчего же одеяние твое красно, и ризы у тебя, как у топтавшего в точиле (Геф)? «Я топтал точило один, и из народов никого не было со мною: и я топтал их во гневе моем, и попирал их в ярости моей; кровь их брызгала на ризы мои, и я запятнал все одеяние свое. Ибо день мщения — в сердце моем, и год моих искуплений настал. Я смотрел, и не было помощника, дивился, что не было поддерживающего; но помогла мне мышца моя, и ярость моя — она поддержала меня. И попрал я народы во гневе моем, и сокрушил их в ярости моей, и вылил на землю кровь их» (63, 1 — 6).
Так грозный ветхозаветный бог скорбит и негодует, что он одинок в «Гефе», нет ему помощника, нет тою, кто поддержал бы его. Эти мотивы нашли свое отражение в деталях Гефсиманской сцены: в одиночестве Иисуса, ободрении его ангелом, в подобном каплям крови поте, и т. д., они же дали идею самой «Гефсимании». Евангелисты «Геф» из Исайя, — т. е. «точило» вина, гнева, ярости бога превратили в «Гефсаманию», т. е. в «точило елея» милости, спасения, искупления Иисуса.
«Идея точила (гефа), — говорит Смит, — была перенята; однако, не только перенята, но при этом и христианизована (переделана на христ. лад). Месть была превращена в самопожертвование. В этом нет ничего странного. Это — обычный прием у авторов новозаветных писаний, — выхватить из ветхого завета идею или выражение и переработать, переделать так, чтобы она соответствовала их собственным целям».
А. Древс «Миф о христе», т. II, стр. 180 — 181.
А. Немоевский «Бог Иисус», стр. 251; 1920 г.
W. В. Smith «Ессе Deus», — стр. 288 — 289; 1911 г. П.
9
Это евангельский мотив и миф, с одной стороны, навеян ветхим заветом. Так, первый прообраз Иисуса — Моисей чудесно переходит Красное море; другой — Иисус Навин так же переправляется через реку Иордан; то же самое делают пророки Илия и Елисей. Правда, во всех этих четырех случаев расступается вода, и чудотворцы идут по обнажившемуся дну. Но вот, у псалмопевца мы читаем о боге: «В море пролегал твой путь и твоя тропа проходила по воде, и . следов твоих никто не видел» (76, 20), а «отсюда, — говорит Д. Штраус, — был уже один лишь шаг до того представления, которое мы находим в книге Иова (9, 8): «Он один распростирает небеса и ходит по высотам моря» (или, по греч. переводу: «шествует по морю, нак по суше»). Поэтому и в данном случае могло показаться, что мессии — Иисусу приличнее всего шествовать по поверхности воды — наподобие Иеговы (бога).
С другой стороны, на выработку данного св. мифа, несомненно, повлияли такие же мифы о других мифических чудотворцах и богах древности. Так, например, про мифического индийского «спасителя» Будду, якобы, жившего за 600 лет до христа, рассказывали, что однажды он с учениками хотел переправиться через реку. Лодочник согласился их перевести, ученики сели в лодку, но Будда предпочел более простой и скорый путь:.на глазах у всех он пошел по воде и раньше учеников оказался на другом берегу.
P. Saintyves «Essais de folklore biblique», стр. 338; 1922 г.
R. Seudel «Die Buddha — Legende und das Leben Jesu», стр. 110; 2 изд., 1897 г.
Есть в буддийской мифологии и своего рода Петр, подражающий учителю в хождении по воде. Рассказывали, что один из учеников Будды отправился слушать учителя, но на пути попалась река, а перевозчика не оказалось. Тогда он, сосредоточив всю свою мысль на учителе, вступил в реку и пошел по воде. Дойдя до середины реки и очнувшись от своего восторженного состояния, т. е. перестав думать о Будде, он заметил волны и сразу же стал тонуть.
И только, когда он снова мысленно обратился к учителю, вода подняла его, а он благополучно по ее поверхности перебрался на другой берег.
G. Faber «Buddhistische und neütestamentliche Erzählungen», стр. 58; 1913 г.
G. A. van den Bergh van Eysinga — «Indische Einflüsse auf evangelische Erzählungen», стр. 52 — 56; 2 изд., 1909 г. (признаёт возможность косвенного влияния приведенного инд. мифа на евангельское о хождении Петра). П.
10
См. мою книгу: «Der Sternhimmel in der Dichtung und Religion der alten Völker und Christentums. Eine Einführung in die Astralmythologie», стр. 268; 1923 г. Д. (В дальнейшем будет приводиться так: А. Древс — «Звездное небо»).
П. Сэнтив в статье «Кольцо Поликрата и статер (греч. монета) во рту рыбы» приводит массу сказаний с основным мотивом: нахождением брошенной в море вещи во внутренностях рыбы. В евангельском мифе о найденной Петром во рту рыбы монете — статера, а также в родственных сказаниях названный автор видит отражение распространенного на древнем Востоке культа священных рыб, каковой культ приносил жрецам огромные доходы, так как верующие жертвовали рыбам, — бросали в воду — пруды или прямо передавали жрецам, — различные ценные вещи; напр., предметы , из золота, деньги или драгоценные камни.
Иначе все это объясняет С. Люблинский. Как в сказании о брошенном в море и найденном в пойманной рыбе кольце самосского тирана Поликрата (см. хотя бы балладу Жуковского «Поликратов перстень»), так и в разбираемом евангельском мифе он видит намек на солнечное божество — солнце, которое погружается в море, как бы, проглатывается рыбой и снова появляется на горизонте, — обретается.
См. S. Lublinski «Das werdende Dogma von Leben Jesu», — стр. 153, 1910 г.
Мы лично, признавая частичную правильность обоих толкований, видим здесь еще два момента: один из них, позднейший, будет нами указан впоследствии, а второй, — исконный, сводится к следующему: в основе разбираемого мифологического мотива кроется хозяйственная подкладка, — роль рыболовства для древних, особенно для жителей морских побережий и островов. Для них, живших рыбным промыслом, каждая пойманная рыба приносила, — образно или мифологически выражаясь, — деньгу или другую ценность, т. е. средства к существованию. Слабые, еле заметные отголоски этого мифологического мотива и его реальной, хозяйственной подкладки мы улавливаем даже в русской сказке о золотой рыбке. О роли рыбы в древних религиях и мифологиях, включая также христианские, — см. основной труд F. Dölger — «Der heilige Fisch», 2 ч., 1922 г. П.