Но объяснять ничего не пришлось. Когда она вошла в спальню, торшер был погашен, газета чуть слышно шуршала листами на полу под открытым окном, а Мишина спина под одеялом ясно говорила о нежелательности какого-либо общения. Ира тихо скользнула в кровать и будто назло этой холодной спине спросила:
— Помнишь, у Саши на комоде есть карточка, где мы с ней вдвоем в походе?
— Угу! — Миша все же не спал.
— Знаешь, кто сделал снимок?
— У-у?
— Один мальчик.
— У-у-у…
— Саша считает, что он был в меня влюблен.
— Угу! — Муж не поддерживал, не возмущался и не осуждал. Ему все это было безынтересно и скучно, он пытался уснуть, а ему мешали, и это страшно раздражало.
— А вдруг он влюблен до сих пор?
— Угу.
— Что «угу»? — взорвалась Ира.
Миша повернулся и примирительно, по-хозяйски обвил ее рукой.
— Ир, не говори ерунду! Давай спать.
Муж давно уже спал, а она все смотрела в потолок широко раскрытыми глазами и старалась разглядеть среди скользящих там полосок тусклого света ответ на незаданный вопрос: «А если это не ерунда?»
5
Экран ноутбука нервно мигнул и открыл сообщение:
«Зачем ты врешь, что не смог приехать? Я тебя видела, ты был там. Стоял метрах в пятидесяти за широким дубом: воротник плаща поднят, кепка надвинута на глаза. Маскируешься? А мог бы и подойти…»
Человек щелкнул мышкой, закрывая почту. Не стал отвечать на это послание. А что он должен был написать? Мог ли он подойти? Да, конечно. Он мог. Мог, но не смог.
6
Монреаль встретил Сашу теплым, легким ветерком и ярким солнцем, совершенно неожиданным после плачущего естественными осенними дождями московского неба. Погода благоволит, говорили организаторы выставки, и она радовалась, что наконец-то хоть что-то в этом мире, кроме работы, решило повернуться к ней радужной стороной. Путешествий она уже не любила. Возможно, оттого, что они давно стали привычной частью ее жизни и ассоциировались отнюдь не с удовольствиями, а с бесконечными «надо» и «нужно», а может быть, потому, что отнимали время у работы, которой она могла заниматься ежесекундно и на которую никогда не хватало времени. Но Монреаль понравился сразу. Не мог не понравиться. Впервые за много лет она с удовольствием думала о предстоящем отдыхе, впервые считала дни не до открытия выставки, а до ее окончания, чтобы наконец отправиться туда, где никто не знает Александру Андрееву — талантливого художника, а помнят только Сашеньку Чаидзе, веселую озорницу, дочку дорогой Манечки.
Она не стала сообщать о своем приезде. Они бы непременно захотели посетить выставку, а у нее не нашлось бы предлога им отказать. Почему-то казалось, что, соприкоснувшись с ее взрослой жизнью, они уже не смогут по-прежнему видеть в ней ту счастливую, беззаботную девчушку, которой она была когда-то. А ей так хотелось оставаться такой, если не в реальности, то хотя бы в их глазах.
Как они ее встретят? Что скажут после стольких лет молчания? И узнают ли вообще? Эти мысли беспокоили ее еще в Москве, не выходили из головы во время выставки и одолевали теперь, когда она гнала взятую напрокат «Фиесту» на север от Монреаля. Она не думала о дороге, ехала механически, погруженная в себя, не замечала ничего вокруг.
А ведь посмотреть было на что. Черные ели, красные кедры, сосны и туи, подчиняясь вольной стихии Атлантики, непрерывно покачивали заросшими лапами. Махали кистями ели, им вторили сосны, вступали в хоровод лиственницы, присоединялись к празднеству кедры, и вот уже весь лес вокруг дороги кружился в бесподобных половецких плясках. И если бы она остановилась, прислушалась к шороху ветвей, скрипу стволов, наверняка различила бы за этими обыденными звуками природы знакомую и потрясающую мелодию. А услышав, замерла бы, пригляделась и через мгновение уже нарисовала бы в голове дюжину очаровательных кукол, стройно выводящих «Улетай на крыльях ветра»[1]. Но сейчас ей совсем не хотелось думать о работе, и, словно подчиняясь ее желанию, глаза не видели, а уши не слышали.
Опомнилась она лишь тогда, когда лес внезапно кончился, а на указателях появилась надпись, что до интересующего ее городка осталось несколько миль. Только теперь обратила внимание на полоски начинающейся тундры: как знать, может быть, где-то там прямо навстречу мчится к ней долгожданный северный олень.