А Николай лег на кровать и начал вздуваться, вздуваться, вздуваться. Прошлой ночью он убил женщину с рюкзаком, а она, видимо, была уже больна, так что не помогла дезинфекция ножа над газом – кроме того, Николай тут же, на улице, над рюкзаком, поел концентрата ячменной каши, хотел попробовать и, на тебе, все съел.
Николай все смекнул, но поздно, когда уже стал вздуваться. Вся квартира грохотала от стуков, мяукала кошка, в верхней квартире тоже дело дошло до стука, а Николай все тужился, пока наконец кровь не пошла из глаз, и он умер, ни о чем не думая, только все тужась и желая освободиться.
И дверь на лестницу никто не открыл, а напрасно, потому что, неся хлеб, шел по квартирам тот молодой человек, а в квартире Р. все стуки уже утихли, только Елена немного скреблась, исходя кровью из глаз, ничего не видя, да и что было видеть в абсолютно темной ванной, лежа на полу.
Почему молодой человек пришел так поздно? Да потому, что у него очень много было на участке квартир, четыре громадных дома. И второй раз молодой человек пришел в этот подъезд только вечером на исходе шестого дня, через три дня после того, как затихла девочка, через сутки после исхода Николая, через двенадцать часов после исхода Елениных родителей и через пять минут после Елены.
Однако кошка все мяукала, как в том знаменитом рассказе, где муж убил жену и заложил ее кирпичной стеной, а следствие пришло и по мяуканью в стене разобралось, в чем дело, поскольку вместе с трупом в стене был замурован любимый кот хозяйки и жил там, питаясь ее мясом.
Кот мяукал, и молодой человек, услышав единственный живой голос в целом подъезде, где уже утихли, кстати, все стуки и крики, решил бороться хотя бы за одну жизнь, принес железный ломик, он валялся во дворе весь в крови, – и взломал дверь. Что же он увидел? Черная знакомая гора в ванной, черная гора в проходной комнате, две черные горы за дверью, запертой на стул, оттуда и выскользнула кошка. Кошка ловко прыгнула в отдушину, грубо выбитую еще в одной двери, и там послышался человеческий голос. Молодой человек снял и этот стул и вошел в комнату, усеянную стеклом, сором, экскрементами, вырванными из книг страницами, безголовыми мышами, бутылками и веревками. На кровати лежала девочка с лысым черепом ярко–красного цвета, точно таким же, как у молодого человека, только краснее. Девочка смотрела на молодого человека, а на подушке ее сидела кошка и тоже пристально смотрела.
Новая душа
Узнают их по нескольким приметам, узнают их такие же, как они. Эти приметы двойные, повторяющиеся. Редко кому они открыты. Странно также, что, узнав приметы, те, кто их узнал, не понимают ничего. И про себя самих не понимают. Только защемит сердце, и всё. Замутится глаз слезой, какой–то неземной грустью, воспоминание так и не придет. Две родственные судьбы разминутся в пространстве.
Еще это называется любовью с первого взгляда (этот взгляд может больше никогда не встретиться с тем, родным).
Моменты узнавания – родственной ли души или знакомого места, знакомых слов и обстоятельств – проваливаются как в пропасть во мглу запрещенных воспоминаний.
Двойная примета, свет с нужной стороны, дом, освещенный этим светом, – и достаточно, человек узнает место. Но все, что было до того, после того, зачем тут место и свет, дом, ветер, – этого изгнаннику не дано будет понять. Он не вернется в прежнее время, в другую жизнь, ему надо влачить нынешнюю, какая бы она ни была, но без того, прежнего, света и счастья.
Ведь именно прежнее, уже случившееся, мило нам. Именно оно окрашено печалью, любовью, там осталось все, там было то, что называется словом «чувства». Теперь все иное, жизнь протекает без счастья, без слез.
Но это все предисловие, а суть рассказа в том, что человек очень торопился в родной город из командировки, бежал, опаздывал на самолет, ловил машину, мчался. Машину уже на шоссе остановил милицейский патруль за превышение скорости, брали штраф, шофер уходил–приходил, шло время. Подбежав к месту вылета, человек увидел уже пустоту, всё.
Почему он так спешил – утром в другом городе забирали в армию его сына, внезапно, сорвав его с учебы. Об этом опоздавшему было сообщено недавно, он только вечером сумел позвонить домой с переговорного пункта, что все в порядке, завтра выезжаю. «Будет поздно», – лающим голосом сказала жена. И человек помчался. Проститься! На два года уходит любимое, единственное дитя, неприспособленное, не готовое к трудностям, жестокостям, к армейским нравам, мягкое дитя, любящее, домашнее, доброе, во дворе его в детстве били, в классе тоже имелись свои проблемы и садисты, теперь он уже учился в институте, все было позади, появились друзья такого же сорта, умные, домашние дети – и на тебе, утром уводят.
Человек–то, отец, был уже немолодой, и мать была не совсем молодая, сошлись в зрелом возрасте, уже на закате лет, и родили себе счастье, красивого, доброго ангела, которого сверстники (по мнению родителей) не ценили, как не ценит дикое племя первого пророка.
У отца была уже своя старшая дочь, старинная, как он ее называл, попросту тоже немолодая, плод ранней завязи, причем мать его дочери была старше мужа на одиннадцать лет. Связь их распалась, когда отцу было сорок два, а матери пятьдесят три, возраст! Отчаянный возраст и с той, и с другой стороны. Тут–то отцу и явилась любовь всей его жизни, тоже немолодая, полная нежности женщина без возраста, хрупкая, облачко волос вокруг золотой головы, синие глаза, новая сотрудница. И все было решено, и родилось чудо, златовласый, кудрявый, худенький младенчик, ангел. И прожили вместе восемнадцать с гаком лет, цепляясь друг за друга, прожили как бы еще одну, добавочную жизнь, вечно в тревоге за мальчишку.
Тут и наступила жестокая расплата, слезы и угрозы прежней жены и ее проклятья сбылись (пусть тебе все воздастся, что ты мне устроил!).
Отец опоздал на самолет. Мест на утренний рейс тоже уже не было.
Тогда отец новобранца получил остатки денег за билет и бросился на поздний автобус, доехал до вокзала и успел со слезами сказать проводнице, что–то сказать, так что она посторонилась и пустила беглеца в уже тронувшийся поезд, в тамбур, а там и в свое купе на верхнюю полочку, где в жестоко натопленном потолочном пространстве он и промаялся до утра и вбежал в квартиру, но там уже было пусто, на полу валялся мусор, лежала телефонная трубка, бибикая, в комнате сына неубранная кровать зияла как после казни.
Отец быстро сориентировался и узнал адрес призывного пункта в соседнем подъезде, там жил одноклассник сына, его вечный мучитель, но теперь что же. Бабка сказала, куда бежать, ее домашние тоже все ушли туда провожать парня после пьяной ночи.
Отец был там вовремя. Мальчик уже уходил с толпой нетрезвых, уродливых, хихикающих, подавленных парней.
Отец зацепился за рукав ребенка, закричал и очнулся в Америке, в образе неудачливого эмигранта Гриши, который был брошен своей трудолюбивой женой через полгода после приезда на ПМЖ. Она пошла работать уборщицей в мол, огромный сарай–магазин, а потом вышла замуж за профессора, своего школьного друга, встретились в этом моле. Счастливое совпадение! Гришу бросили как тряпку.
В описываемый момент он был только что выпущен из дурдома, из местной психушки, где, не зная языка, он проводил все время у телевизора, не вмешиваясь в дикие споры насчет того, какой канал смотреть; причем Гриша был здесь после третьей попытки самоубийства.
Однако худо–бедно, но он начал говорить на каком–то скудном телевизионном языке с одним сумасшедшим негром, который кричал без остановки, и его–то первым и понял Гриша, и возразил ему как–то по–своему, на чистом наречии теледиктора. Негр буквально кинулся на него. Черный выступал против белых, он убил их с десяток, этих вонючек, то есть он это утверждал и был готов сесть за такое дело на электростул, был рад погибнуть за идею, чтобы его имя стало символом борьбы. Гриша ему возразил вот что: а ну, убей меня, убей, плиз. Удуши и что хочешь сделай, вдруг совершенно неожиданно для себя заговорил Гриша (он не понимал, что в нем ворочается теперь душа того несчастного отца, который много чего знал, пять языков, к примеру). Убей меня, прошу тебя, – плакал Гриша, и тут его увели и успокоили уколом.