Но вот зимой 1918 года мы наконец собрались в Ташкент. По-настоящему собрались, и не одни мы, а много маминых товарищей. Их посылали туда на работу. Оказывается, открылся путь из Москвы в Ташкент — можно ехать.
— Что значит «открылся путь»?
На такие серьезные вопросы Вася всегда отвечал хорошо и понятно. В Ташкенте, как и в Москве, Советская власть. Но в стране много белогвардейских банд, и одна такая банда под командованием атамана Дутова захватила город Оренбург, который нам надо было проезжать.
— Зачем захватила?
— «Зачем, зачем»! Хотела окружить Туркестан и отдать его англичанам и американцам. Они им деньгами помогают.
— Зачем?
— Что значит «зачем»? Они же белогвардейцы, буржуи, понимаешь? Им все равно какая власть, лишь бы не Советская.
— Почему?
— А ну тебя.
— Вася, ну как же мы туда поедем, раз там этот… Дутов в Оренбурге?
— А я же тебе и говорю: путь открыт, ехать можно. Красногвардейцы прогнали Дутова, в Оренбурге Советская власть.
Очень весело собираться, хотя и собирать-то нечего было. У меня, например, только и имущества что моя кукла, по имени Кнопс, сшитая из тряпок, и толстый, переплетенный журнал «Задушевное слово», который Вася отдал мне во время прилива братской любви.
Только собрались было ехать — бац! — заболела мама воспалением легких. Хотели ее положить в больницу — не согласилась. Жалко было нас оставлять. Вот когда нам было плоховато. Но все же ничего: с маминой работы приносили кое-какую еду, все больше селедочные головы и немного пшена. Мы из этого варили суп. А дрова доставал Вася. Он ломал вечером потихоньку деревянные заборы, которых было еще много по соседству с нашим переулком. Один раз его поймали, и долго его не было. Мама ужасно беспокоилась и даже хотела идти искать. Встала с постели, губы у нее запеклись, под глазами черные круги, а щеки красные-красные. Я очень испугалась и вцепилась в маму. Настолько-то уж я была большая — понимала, что маме никак нельзя идти на мороз. А потом пришел Вася, и не один, а с красногвардейцем Володей, принесли настоящих дров, тут же в комнате накололи их, затопили «буржуйку», поставили чайник.
Хороший был вечер: Володя достал из кармана два куска сахара и хлеб. И после этого он часто приходил к нам, но потом ушел на фронт, и больше мы его не видели.
КОСИЧКИ
Когда мама наконец поправилась, наступила весна. Холодная, голодная, а все-таки настоящая весна. Кажется, я в первый раз узнала, что зима, хоть и очень долгая, все равно кончается. Я уже забыла, что на деревьях обязательно должны появиться листья. И вдруг в нашем дворе зазеленели клены. Это походило на чудо, и, когда весь детский сад «Ромашка» носился по двору и кричал, я все время сидела на скамейке и, задрав голову, смотрела на листья светло-зеленые, блестящие, живые от легкого ветра; я была полна новых, весенних впечатлений и каждый вечер твердила о них маме. В один прекрасный день я сочинила свое первое стихотворение и все время шептала его про себя, боясь забыть его до маминого прихода.
Не вытерпев, я пришла домой и сказала свое стихотворение Васе:
И каково же было мое удивление, когда Вася недовольно сказал:
— Память у тебя стала плохая. Совсем переврала стишок:
Я была разочарована.
Вечером пришла мама с новостью: Дутов занял Оренбург. Ехать опять нельзя.
И тут скоро мы получили два письма в один день, и оба из далекого Ташкента. Верно, эти письма успели проскочить, пока путь был свободен. Много, много лет прошло, а эти два письма целы-целехоньки. Вот они лежат, немного пожелтевшие от времени, сложенные мамиными руками в один конверт.
Одно письмо от бабушки: