Одна нога у Виктора была босая, а другая, как обычно, в кожаной калоше. И на босой ноге действительно не было пальцев. Потом эта нога зашевелилась и спряталась под стул. Я подняла глаза и увидела, что улыбка уже сползла с лица Виктора. Он продолжал смотреть на меня, даже как будто о чем-то хотел спросить. Подняв руку, он запахнул на груди разорванную рубашку, а сам все смотрел и смотрел мне в глаза. Мне стало тошно от его взгляда, и я отвернулась.
— Садись, — услышала я голос товарища Сафронова. Он взял свободный стул, поставил его у стены и посадил меня.
— Послушайте, — сказал военный, сидевший за столом. — Вот что я записал. — Он взял бумагу и стал читать: — «Булкин Иван Петрович, железнодорожный служащий со станции Арысь, приехал в село Никольское, познакомился с вдовой красногвардейца Агафьей Семеновной, пожалел ее и ее малолетнего сына Владимира, женился на ней и переехал с ней в Ташкент». До сих пор все правильно?
— Все, все так, — живо откликнулся Иван Петрович.
— Ни в каких партиях никогда не состоял?
— Никогда! — подтвердил Булкин. — Все, знаете ли, служба, хозяйство… В политику никогда не вмешивался.
— Не вмешивались, значит, — сказал товарищ Сафронов. — И с контрреволюционной группой правого эсера Козловского не связаны?
Я почему-то насторожилась. Сама не знаю, что меня так встревожило. Булкин тоже взволновался.
— Что вы, помилуйте, господь с вами! Я же вам все справки отдал, напротив, я очень Советскую власть полюбил. Я всей душой за Советскую власть.
Что меня испугало в этом разговоре? Что такое спросил Сафронов? Что-то про эсеров. И Булкин врет, как обычно… Это меня не удивляло. Захотелось взглянуть в лицо товарища Сафронова: неужели он всему верит? Так же спокоен, как эти двое военных… Но он стоял ко мне спиной, засунув руки в карманы. Я отвернулась и стала смотреть в окно, затянутое москитной сеткой, за которым едва заметно шевелилась листва какого-то кустарника, слегка освещенная лампой.
— А студент Рябухин тоже не знает правого эсера Козловского? — вдруг услышала я.
— Что вы! — Это опять мягкий, ласковый голос Булкина. — Он тоже с политикой не связан.
Я не вытерпела и оглянулась. Виктор раздраженно повел плечами.
— У меня свой язык есть! — грубо буркнул он. — Не знаю я никакого Козловского, а знал бы, все равно не сказал.
— Нельзя так, Витя, — заволновался Булкин.
А я стала вспоминать, что фамилию Козловский я где-то слышала, но где? Я мысленно перечисляла всех, кого я знала на Рядовской улице… Нет, не то. Тогда где же… Вот что-то вертится в голове, сейчас вспомню… Но Сафронов неожиданно спросил:
— Зачем детей-то в сарай заперли?
От волнения я сползла со стула, думая, что теперь уж Ивану Петровичу не вывернуться. Теперь он испугается, начнет отпираться, а Нияз-то и подтвердит! Я даже на дверь поглядела. И тут вдруг Иван Петрович опять так же спокойно и ласково сказал:
— Вы не знаете, товарищ комиссар: этот ребенок, — он указал на меня подбородком, — совсем для меня не посторонний. Это же внучка моей соседки по Рядовской улице, милейшей Ирины Васильевны. Она отстала от старших ребят одна, в другом конце города. Мог ли я оставить ее на улице? Я торопился закончить свои дела и отвести ее домой, а пока отвел во двор к своим знакомым, вот к Виктору. Ну и запер пока, убежит еще!.. Ух ты, малышка! Неужели ты обиделась? Она у нас такая нетерпеливая, своевольная, конечно, бросилась бы бежать одна через весь город… И кстати! — Тут Булкин замялся, но потом еще более радостно продолжал: — А кстати, у нас там находилась ее подружка, воспитанница детского дома. Это так получилось: на моих глазах ребенок упал с дерева и расшибся. А возле Рябухиных как раз хороший врач живет. Вот я отвез к Рябухину девочку на арбе. Витя, ты позвал врача, как я тебя просил?
— Позвал! — неожиданно закричал Виктор, но Булкин так строго и пристально посмотрел на него, что он покрутил головой и отвернулся.
«Взрослые как будто слепые, как легко они верят этому обманщику», — уныло думала я. Дело в том, что Булкин так спокойно и весело рассказывал, что я уже не сомневалась в том, что он убедил и Сафронова, и тех двух военных. Я маленькая, а давно его раскусила… Еще маму спрашивала: «Иван Петрович плохой?»… А она не любит, чтобы дети плохо говорили о взрослых… А между тем все враги-то ведь были взрослыми. И царь, и Дутов, и изменник Осипов… Я совсем далеко унеслась со своими мыслями, но тут опять голос Ивана Петровича вернул меня в эту комнату: