— Так, значит, запомнила ты, Ариша, как я тебе говорил, что сил у нас больше, чем с виду кажется?
— Запомнила, — подтвердила я.
КАК МЫ С ПАНОЙ ВСТРЕТИЛИСЬ
До самого госпиталя мы с бабушкой дошли незаметно, размышляя каждая о своем. До нас у Паночки уже побывала моя мама, дяденька Сафронов, Нияз и Масма-апа. А теперь, наконец, увижу ее и я. Узнает ли она меня?
Доктор говорил маме, что, несмотря на вывих ноги и сильные ушибы, все косточки у Паны целы и скоро дело пойдет на поправку. Вот обо всем этом я думала дорогой. А бабушка? Она крепко держала меня за руку, как маленькую, и изредка говорила что-то вслух, но не мне, а про себя, а что, я понять не могла. Ну, например: «Век живи — век учись». Или: «Бог им судья, ироды зловредные». На мои вопрошающие взгляды бабушка внимания не обращала.
По госпитальному двору гуляли выздоравливающие дяденьки с перевязанными руками, ногами и головами, многие на костылях. Молоденький красноармеец, быстро ковыляя при помощи одного костыля, показал нам, где женские хирургические палаты, и приветливо спросил у бабушки:
— А что, мамаша, у вас небось дочка на фронтах воевала?
— Внучка, сынок, — коротко ответила бабушка и хитро посмотрела на меня.
А я уже все равно знала, что задумала моя бабушка: когда Паночка поправится, она будет жить у нас.
И вот мы входим в палату, и я оглядываюсь. Вон! Стриженая макушка, веснушчатые щеки, радостно-удивленные глаза — больше ничего и никого в палате я не видела.
Я еще думала: узнает ли она меня? Пана сидела в кровати, согнув в колене здоровую ногу. Она узнала меня, обхватила за шею, потом вытащила из тумбочки кусок лепешки, намазанной бекмесом, и стала совать мне не в руки, а прямо в рот, так что мы обе сразу сделались такими липкими, что хоть облизывай друг друга.
И мы тут же стали хохотать и баловаться, и бабушка несколько раз на нас шикала. Мы так обрадовались встрече, что не захотели вспоминать то страшное, что с нами случилось. И, только прощаясь, я не вытерпела и похвалилась перед Паной:
— А обратно, из детского дома, нас с мамой привезли на грузовике.
А о том, что в это время я спала и грузовика не видела, я решила рассказать ей как-нибудь потом.
Вот и вся история.
Только еще очень хочется рассказать вам, как я в первый раз пошла в школу. Косички, обещанные мне когда-то в шутку дядей Сашей Першиным, все же выросли. Мы заплетали их втроем: я сама, Глаша и Галя. Косичек получилось, правда, не тридцать, а всего только семь. Они торчали во все стороны, как колючки на недозрелом диком каштане. И все же это были настоящие косички, о которых я так мечтала.
Мы собрались в школе на праздник второй годовщины Великого Октября, а на другой день должны были начаться занятия. Многие мамы пришли со своими ребятами в школу в этот торжественный день. Но моя была в этот день далеко от Ташкента. Первый в Туркестане агитпоезд «Красный Восток» увозил ее в самую глубь края. Это было правильно. Иначе мама поступить не могла. А за меня беспокоиться ей было нечего. Я уже немножко выросла и поумнела…
Мы сидели в одном ряду — все завтрашние школьники нашего двора. Володька-Лунатик был тут же — он по-прежнему жил с матерью в нашем дворе. Рядом со мной сидела Пана Мосягина.
Пана Мосягина на этом празднике была гостьей. Бабушка, как и собиралась, взяла ее из госпиталя к нам домой, но она прожила у нас только три дня. Трудно себе представить, но получилось все так, как мечтала Пана: на третий день ее пребывания у нас в доме в окошко, которое выходило на улицу, постучали. Когда бабушка выглянула на стук, высокий человек в запыленных сапогах и широкополой соломенной шляпе спросил ее:
— Скажите, пожалуйста, не у вас ли проживает Паночка Мосягина?
И, услышав этот голос из другой комнаты, Паночка как вихрь бросилась к окну, вскарабкалась на подоконник и в один миг очутилась в объятиях отца. Бабушка только качала головой и вытирала глаза фартуком. Мне же, несмотря на радость за подружку, было немного грустно: завтра Пана вместе с отцом уедет из Ташкента в Самару к тете Вере.
В зале стоял гул наших голосов, но вот вышел высокий седой человек — заведующий школой — и поднял руку. Он сказал:
— Дети! Два года назад большинству из вас недоступна была наука. За то, чтобы вы стали равноправными, свободными людьми, боролись ваши отцы и старшие братья. Нелегко далась победа. Одни погибли в царских тюрьмах, другие — в боях, многие еще и сейчас сражаются с белогвардейцами за ваше счастье.