Однако, пожалуй, главное, что отличает подобные сочинения от собственно научных исследований, – это та необычайная легкость, с которой их авторы заполняют лакуны в своем знании фактов откровенным домыслом. Приведу лишь некоторые примеры.
В.С. Успенский «отправляет» Ж. Ромма и П. Строганова в путешествие по маршруту Женева – Петербург – Париж, которого они никогда не совершали: «Пополнив запас знаний [в Швейцарии], Павел и Ромм вернулись в Петербург, но ненадолго. Уже весной 1789 г. они уезжают вновь, на этот раз – во Францию, в Париж»[152]. На самом деле оба направились во Францию прямо из Швейцарии.
Столь же вымышленной является и ситуация, «описанная» М.Л. Гавлиным:
Восхищение юного Строганова вызывали речи популярных ораторов революции и среди них, особенно, выступления адвоката Мирабо. В то время в революционном Париже он записывал: «Лучшим днем в моей жизни будет день, когда я увижу Россию обновленную такой же революцией. Может быть, я буду играть в ней такую же роль, какую здесь играет гениальный Мирабо». Такое невероятное поведение молодого русского аристократа привлекло внимание королевской полиции и российского посланника в Париже[153].
Во-первых, ни в одном из известных нам источников нет сведений о том, что П.А. Строганов как-то выделял среди других деятелей революции графа Мирабо, который, кстати, никогда не был адвокатом. Во-вторых, процитированная «запись» П.А. Строганова о желании «обновить Россию революцией» и проч. является целиком вымышленной. Хотя автор не дает ссылки на то, откуда он почерпнул подобные сведения, это, судя по списку литературы, был очерк все того же В.С. Успенского, который в свою очередь заимствовал их в книге французского публициста XIX в. Л. Пэнго (в русскоязычной литературе его фамилию также транскрибируют как «Пинго»), а тот… их просто выдумал[154]. На самом же деле в сохранившихся письмах П.А. Строганова периода Революции содержатся, как мы увидим далее, высказывания, прямо противоположные этим. И наконец, отношение французской полиции (в отличие от посланника Симолина) к действиям Строганова, что мы также увидим далее, было совершенно спокойным, поскольку расценивалось ею как вполне естественное.
Впрочем, даже эти «искры воображения» меркнут по сравнению с теми фантазиями, что в изобилии рассыпаны по очерку М.В. Далина и В.А. Фролова. Так, уже на первой странице своего текста авторы совершают удивительное «открытие» относительно родословной Ромма, сообщая, что этот в действительности сын прокурора был «овернским дворянином»[155].
На второй странице очерка читатель видит портрет полного, лысого мужчины, которого авторы почему-то выдают за Ж. Ромма. Трудно сказать, где они отыскали этого «самозванца», но он не имеет ни малейшего сходства с Роммом на портрете А.Н. Воронихина, который ныне хранится в музее Риома и неоднократно воспроизводился в научной литературе, и на портрете неизвестного художника эпохи Революции, находящемся теперь в музее Клермон-Феррана.
На той же странице сообщаются фантастические подробности биографии покровительницы Ромма графини д’Арвиль (напомню, у М.В. Далина и В.А. Фролова она проходит под именем «герцогини д’Анвиль»), которая якобы была «второй дочерью герцога Александра де Ларошфуко и вдовой герцога д’Анвиля, погибшего в 1740 г.»[156]. Между тем Мари-Генриетта-Августина-Рене, в девичестве Даль Поццо, происходила из пьемонтского княжеского рода де ла Систерна, родилась 13 февраля 1749 г. и вышла замуж за графа д’Арвиля в 1766 г.[157]
Далее там же утверждается, что Ромм «погиб в горниле контрреволюционного переворота 1 прериаля (20 мая) 1795 года». На самом же деле жизнь Ромма оборвалась 29 прериаля III года Республики (17 июня 1795 г.). Да и квалификация неудачной попытки народного восстания в прериале как «контрреволюционного переворота» выглядит несколько странной.
Перечень подобных казусов можно продолжать еще очень и очень долго, однако мы и так уделили им слишком много внимания. Впрочем, считаю, это было отнюдь не бесполезной тратой времени, так как позволило получить наглядное представление о той парадоксальной ситуации, что сложилась сегодня в освещении темы «необычного союза». С одной стороны, очевиден интерес к ней не только в околонаучной, но и в научной среде: все упомянутые очерки вышли в достаточно серьезных академических изданиях. С другой – приходится констатировать явную неосведомленность относительно результатов активной разработки данной проблематики отечественными и зарубежными историками в последние десятилетия как историков-любителей, породивших эти историографические курьезы, так и редакционных коллегий, предоставивших им страницы своих изданий. И это лишний раз убеждает меня в необходимости настоящей работы, где я попытаюсь обобщить достигнутые к настоящему моменту результаты научных исследований по истории союза Жильбера Ромма и Павла Строганова.
Глава 2
Уроженец Риома
Год 1745-й в провинциальном городке Риом, что в Нижней Оверни, был столь же беден на события, как год предыдущий, да, впрочем, и последующий тоже. Отец Тиолье, риомский монах-кордельер, тщательно фиксировавший в своем дневнике наиболее знаменательные факты из жизни города, счел необходимым за весь 1745 г. упомянуть лишь о таких: 24 марта в церкви отцов кордельеров был установлен деревянный образ Божьей Матери. 29 марта отпевание госпожи Сулаж Лямур, дамы, видимо, чрезвычайно достойной, производилось монахами не как обычно, а в новом черном облачении, специально предусмотренном для особых случаев вторым пунктом устава отцов кордельеров Риома. 6 мая господин Шовлен, бывший хранитель печати и государственный секретарь, двумя годами ранее королевским указом сосланный с семьей в Риом, теперь другим королевским указом был переведен в Орлеан. Начался ремонт дороги, ведущей от ворот Лайа к воротам Мозак. 3 октября виноградники на равнине сильно пострадали от заморозка, а 17 октября сильный ветер нанес им большой ущерб, оборвав все грозди. В тот же день случился пожар в предместье Лайа, где сгорели шесть домов, а в огне погибли породистая лошадь, несколько свиней и овец. 31 декабря в монастыре отцов кордельеров начался ремонт органа[158]. И всё. В остальном жизнь шла по обычному, от веку заведенному порядку: люди рождались, женились и умирали.
23 февраля 1745 г. прокурор риомского президиала (суда) Шарль Ромм женился во второй раз[159]. Новобрачный был далеко не молод: ему шел уже 64-й год. В местечке Рошдагу (Rochedagoux) на северо-западе Нижней Оверни, где он увидел свет в 1681 г., род Роммов еще с XVI в. принадлежал к верхам третьего сословия как один из наиболее зажиточных и влиятельных. Отец Шарля, почтенный купец Жильбер Ромм, торговавший обувью, покинул сей мир тридцати лет от роду, когда сыну не исполнилось и семи. А поскольку мать ребенка умерла двумя годами ранее, заботу о мальчике взял на себя ее брат Пьер Жалло (Jallot), прокурор риомского президиала. Он-то и вырастил Шарля, обучил премудростям юриспруденции, а позднее передал ему свое место в суде (купив судейскую должность, владелец мог распоряжаться ею как собственностью).
В XVIII в. население Риома насчитывало около десяти тысяч, что по меркам даже того времени было достаточно скромным числом. Однако город не только претендовал на звание административного центра Оверни, но и играл порою достаточно заметную роль в государственной жизни страны в целом благодаря тому, что издавна служил местом пребывания важнейших судебно-административных учреждений провинции: королевского сенешальства (sénéchausée royale), основанного еще в 1360 г., и президиала (présidial), созданного в 1551 г., а также ряда территориальных финансово-фискальных органов: финансового присутствия (bureau des finances), денежной палаты (chambre de la monnaie), управления лесами и водами (maоtrise des eaux et des forèts), бюро соляной монополии (grenier à sel)[160]. Правда, в соседнем городе Клермон-Ферране, непримиримом сопернике Риома в борьбе за право считаться столицей Оверни, находилась не только резиденция интенданта – представителя центральной власти, но и свои собственные сенешальство и президиал. Однако округа последних размером существенно уступали риомским. К тому же клермонские учреждения имели более позднее происхождение и, соответственно, пользовались меньшим авторитетом, ведь общество Старого порядка строилось прежде всего на уважении к традиции. Таким образом, если Клермон-Ферран благодаря присутствию интенданта формально считался (но только не риомцами!) политическим центром Оверни, то реально бóльшая часть провинции в судебном и фискальном отношении подчинялась Риому.
154
Подробнее об этом см.:
155
156
157
Подробнее о ней см.:
158
Journal du P. Tiolier // L’Auvergne Historique, Littéraire et Artistique. Varia de 1903–1906. Riom, 1906. P. 8–9.
159
Здесь и далее в этой главе, за исключением оговоренных случаев, я опираюсь на генеалогическое исследование Р. Бускейроля о семье Ромм. См.:
160
См.: