– Потому и непрочен. Ты строишь дом и поселяешь в древесине червяка.
– Червяка извести – это уж дело потомков. Вот вырастешь нравственным и изведешь червяка, для того и воспитываем в благонравии. Ты русскую историю проходишь, должен знать, на чем наша Москва стоит. На грехе Ивана Калиты. И перед татарами подличал, и братьев родных предавал, и города русские жег. А царство стало Московское. Или Рюрика возьми. Кто он такой? Разбойник с большой дороги из варяг в греки. Купцов новгородских истерзал грабежами да убийствами, пока не сообразили призвать на княжение, чтоб от других разбойников оборонял. И так все царства основаны – все первые князья да короли разбойники с большой дороги. Дворяне столбовые предками хвастаются, полководцами да министрами, а ты покопай каждый род до основателя дома – непременно подлеца найдешь.
– А что ж ты сам дворянству радуешься?
– Пройдет четырнадцать колен, станем и мы, Фелициановы, столбовыми, кто тогда вспомнит, что какой-то пращур от знатной особы богатство и чины добывал? Даже имя забудут. А ты или Сашка, Николай или Левушка род прославите, и, вспомнив слово Фелицианов, на вас будут указывать, а не на меня, грешного. Так червяк и изводится. Гаврила Пушкин Федора Годунова предал, к Отрепьеву переметнулся, а настал черед Александра, и кто теперь про предателя Пушкина помнит? Хотя сам-то Александр Сергеевич ничего из истории не утаил, показал подлеца и клятвопреступника. А его слава на все будущие века род Пушкиных очистила от скверны. Вот так-то, – заключил отец, – как в Священном Писании сказано, не судите, и несудимы будете.
Праздник жизни
Юность, юность, счастливая пора, праздник жизни… Если она такая счастливая, то почему ж волны стыда заливают с ног до головы, едва вспомнишь, какие глупости творил в этот «праздник жизни»?
Только к седьмому классу Жорж перестал дичиться сверстников. Он всматривался в свое одиночество, которое возвышало его в собственных глазах, а в последнее время почему-то перестало спасать в классе. Он не сразу заметил перемены в товарищах. Теперь это была не дикая орда, готовая на любые пакости, неразличимая в лицах, злая и признающая над собой лишь физическую силу. Вдруг оказалось, что не он один мается одиночеством. Костя Панин тоже одинокий. И Валерьян Нащокин одинокий. И Липеровский. И даже «сознательный» Смирнов. Внешне эти одиночества проявляли себя неимоверной спесью, довольно смешной, если посмотреть со стороны. И Жоржу вдруг стало стыдновато, он увидел себя отраженным в карикатурном освещении. Тут еще попалась в руки «Обыкновенная история» Гончарова – она обожгла позором. Он ведь мерил на себя мундир Печорина, а на ощупь-то оказался пестрый фрачок провинциального романтика с давным-давно прописанным смиренным будущим. Так что незаметно Жорж сбросил свою былую спесь и даже с иными из одноклассников сдружился.
В ту пору ни один русский гимназист о себе не пекся. Все помыслы были о несчастном русском народе, который надо любить, – и Жорж тоже полюбил, как все, меньшого брата, которому надо немедленно протянуть руку помощи, просвещать. Социал-демократ Илларион Смирнов считал, что мало просвещать, а надо вести на борьбу, и на баррикадах. А Костя Панин хорошо помнил, к чему привела эта борьба в пятом году – их имение в Самарской губернии разграбили свои же мужики, но перед Смирновым не смелось как-то признаваться в страхах, и возводились теории, которые Смирнов, презрительно оттопырив губу, называл обывательскими и реакционными. А словечко «обыватель», да еще и «реакционный», было оскорбительнее самых гнусных ругательств. Ничего себе – человек любит народ, хочет нести ему свет знаний, а его тут же и клеймят, припечатав на лоб, как «вор» в екатерининскую старину, – «обыватель».
Сам Жорж все никак не мог определиться в политических симпатиях, ему одинаково претили и монархисты, каковым был родной отец, и разного рода революционеры. Отец – вот ведь курьез! – запретил ему покупать «Историю культуры» Петра Милюкова, чтобы не заразился революционным духом. Было и смешно, и досадно. Ее ж сам Покровский, учитель словесности и классный наставник, рекомендовал. Какой может быть революционный дух в истории культуры? Да и кадеты не такие уж ниспровергатели императора, они только конституции хотят…