Так он находился под одеялом вплоть до тех пор, пока не стал задыхаться, однако как только голова снова оказалась на относительно свежем воздухе, он тут же почувствовал, что заметно окреп. Он как бы дополнительно уверился в своей способности преодолеть болезнь, и на место былой тоски и угнетенности пришла новая умиротворенность разума.
Ночью ему стало еще хуже. Когда он проснулся, простыни буквально промокли от пота, а зубы лихорадочно стучали.
Жар настолько притупил все его чувства, что ему даже не было страшно. Он завернулся в одеяло и встал, чтобы вскипятить немного воды на маленькой электрической плитке, доставшейся ему от прежней жилички. Когда вода наконец закипела, он приготовил себе некое подобие горячего напитка, пропустив ее через ситечко, заполненное листами чая, оставшимися от предыдущих чаепитий. Проглотив жидкость, он принял две таблетки аспирина и почувствовал себя немного лучше.
Затем Трелковский вернулся в постель, однако стоило ему выключить свет и оказаться в темноте, как его всего охватило чувство, что окружающая комната стала будто бы сжиматься, неуклонно уменьшаясь в размерах, покуда стены не образовали своего рода плотную капсулу, обрамляющую его тело. Он начал задыхаться. Отчаянно протянув руку к выключателю, он щелкнул им, и тотчас же комната восстановила свои прежние размеры. Глубоко вздохнув, он попытался было выровнять дыхание.
- Идиотизм какой-то, - пробормотал Трелкв*екий.
Затем он выключил свет, и комната снова накинулась на него, словно это была эластичная лента, оттянутая в сторону и затем отпущенная. Она окружала его наподобие саркофага, придавливая грудь, поворачивая голову, сминая ее о заднюю часть шеи.
В момент наивысшего удушья, в самое последнее мгновение его пальцы каким-то образом смогли нащупать выключатель. И вновь, как и в первый раз, наступило неожиданное освобождение.
Спать он решил, не выключая света.
Однако это оказалось не так просто, как могло показаться сначала. На сей раз комната уже не меняла своих размеров, нет - теперь трансформировалась ее консистенция.
Точнее говоря, консистенция пустоты, заполнявшей пространство между мебелью.
Теперь ему казалось, что эти незримые емкости заполнены водой, которая затем превратилась в лед. Пространства между предметами в комнате внезапно стали прочными и жесткими, как айсберг, и он, Трелковский, сам стал одним из таких предметов. Он снова оказался взаперти, но на сей раз не в каменном заточении собственной комнаты, а в вакууме, бездне пространства. Он попытался было пошевелить своими членами, чтобы нарушить эту иллюзию, однако успеха так и не достиг.
Более часа он находился в положении пленника. Спать оказалось совершенно невозможно.
Неожиданно, без какой-либо видимой причины, ощущение это прошло; чары колдовского заклятья спали. Чтобы убедиться в этом, он прикрыл один глаз: действительно, он мог двигаться.
Но уже в следующее мгновение обнаружилась новая странная вещь.
Он закрыл левый глаз - так, очень хорошо, однако, несмотря на то, что поле его зрения должно было вроде бы сократиться вдвое, он продолжал все видеть! Объекты в комнате просто сдвинулись вправо. После этого он закрыл правый глаз, по-прежнему не веря в происходящее, - предметы сразу же сместились влево. Это было невероятно! Тогда он выбрал на обоях два пятнышка, взяв их за своего рода ориентир, и быстро моргнул обоими глазами. Но, не двигая головой, он потерял те самые пятнышки, которые взял за точки отсчета, а если и припоминал, где находится один, то все равно не мог отыскать другой. Он упорно продолжал это занятие, но все было напрасно. К тому же в результате подобных манипуляций по закрыванию сначала то левого глаза, то правого у него страшно разболелась голова. Сейчас Трелковскому казалось, что его череп засунули под уличный каток. Он смежил веки, однако комната по-прежнему стояла перед глазами; он видел ее столь же отчетливо, как если бы веки были сделаны из стекла.
В конце концов и ночь, и сопровождавшие ее кошмары подошли к своему завершению. К нему все-таки пришел спасительный сон, не отпускавший его чуть ли не до следующего вечера.
Он слышал, как во внутреннем дворе что-то делают рабочие, ремонтирующие стеклянный навес. Ему хотелось встать, но он чувствовал, что слишком слаб для этого.
Потом на ум пришла мысль о том, что он сильно проголодался.
Перед ним во всем ужасе предстало собственное одиночество.
Никто не присматривал за ним, не ухаживал, не прикасался прохладной ладонью ко лбу, не помогал измерить температуру. Он был один, абсолютно один, как если бы собирался умирать. А если это и в самом деле случится, сколько времени пройдет, прежде чем они обнаружат его труп? Неделя? А может, целый месяц? И кто первым переступит порог его гробницы?
Разумеется, соседи, а то и сам домовладелец. Сейчас он никого не интересовал, но все коренным образом изменится, как только настанет срок вносить квартплату. Даже в смерти его не оставят в покое в квартире, которая ему не принадлежит. Он попытался выбросить из головы столь мрачные мысли. "Я все преувеличиваю; на самом деле я отнюдь не так одинок. Я жалею себя, но знаю, что если немного задумаюсь над этим... А давай посмотрим..."
Он долго думал, искал какое-нибудь опровержение своим мыслям, но все-таки пришел к выводу, что одинок, причем более одинок, чем когда-либо. Именно тогда он осознал произошедшую в его жизни перемену. Но почему? Что случилось?
Ощущение того, что ответ на этот вопрос вертится на самом кончике языка, сильно огорчило его. Почему? Ведь должен существовать ответ. Он всегда был окружен друзьями, родственниками и всевозможными знакомыми; всех их он ревниво оберегал, поскольку знал, что могут настать такие времена, когда они ему очень понадобятся; а сейчас вдруг обнаружил, что остался совсем один - на пустынном острове в самом сердце пустыни!
Каким же слепым дураком он был! Разум отказывался даже узнавать себя самого.
Стук молотков рабочих во дворе вырвал его из пучины жалости к самому себе. Поскольку никто не думал и не заботился о Трелковском, Трелковский должен будет сам позаботиться о себе.
Первым делом надо было поесть.
Он оделся, толком не понимая, что именно напяливает на себя. Спуск по лестнице оказался неимоверно трудным делом. Поначалу он даже не вполне осознал эту проблему, но затем деревянные ступени лестницы каким-то образом преобразились в каменные полки - грубо отесанные, неплотно пригнанные друг к другу. Он спотыкался о невидимые препятствия, царапал тело об острые края и углы. А затем от основной лестницы у него под ногами стали ответвляться бесчисленные маленькие лесенки. Мучительные маленькие лесенки, джунгли лесенок с кустистыми ступенями; лесенки, которые выворачивались наизнанку, так что было совершенно невозможно определить, то ли вы спускаетесь по их внешней стороне наружу, то ли поднимаетесь по внутренней стороне внутрь.
Он совершенно потерял ориентацию в этом лабиринте и потому часто сбивался с пути. Пройдя один лестничный пролет, он обнаружил, что тот внезапно вывернулся наизнанку и оказался на потолке. Там не было ни двери, ни какого-либо иного отверстия, через которое можно было бы идти дальше. Ничего - только гладкий потолок, заставлявший пригибать голову. Отказавшись от дальнейших попыток, он развернулся и пошел в противоположном направлении. Но лестница повела себя так, словно балансировала на невидимой оси, вроде детских качелей, и как только он достиг определенного места, эта ее сторона опустилась, а противоположная, напротив, поднялась. Таким образом, чтобы спуститься вниз, ему пришлось карабкаться вверх, и идти вниз, когда он знал, что надо подниматься вверх.
Трелковский ужасно устал. Сколько веков подряд он уже блуждает по этим адским коридорам? Этого он не знал, и лишь чувствовал, что просто обязан был продолжать начатое.