С этого дня мы каждую нашу встречу заканчивали в постели. Иногда Марина оставалась у меня на ночь. Я не знаю, может, сужу по себе, но острота наших отношений постепенно пошла на убыль. Встречаясь, мы чаще молчали, каждый думал о своем, да и говорить, собственно, было не о чем. Мне уже становилось немного в тягость провожать ее каждый вечер домой, радовало только, что обратный путь пролегал мимо кафе.
Однажды, когда Марина осталась на ночь и мы уже засыпали, зазвонил телефон, меня вызвали на шахту, случилась авария. Я стал одеваться, Марина не захотела остаться и засобиралась домой. Я попытался отговорить ее, но бесполезно. Из квартиры мы вышли вместе. Марина отказалась от моего предложения проводить ее «Ну ты же меня знаешь, что может со мной случиться!» Мы попрощались и разошлись в разные стороны. На шахте я пробыл до середины следующего дня, потом спал до самого вечера. В этот день Марина ко мне не пришла, не пришла и в последующие дни, похоже было, что она, как и все женщины до нее, ушла от меня. Я особо не расстроился.
В первое время я всматривался в лица встречных девушек, а потом наступила осень, начались занятия в Маринином техникуме. Я без особого огорчения перестал надеяться на встречу. Жизнь вернулась в привычную колею. Дни были похожи друг на друга, как солдаты на плацу, единственное, что я потерял или обрел, так это то, что я перестал ждать не ждать чего-то, а вообще ждать. Я не ждал от жизни ни хорошего, ни плохого, ни-че-го. Женщины появлялись и уходили, одна из них задержалась больше года, но тоже ушла, хотя и была беременной. Поначалу мне было непонятно, что им нужно, ведь я ничего плохого им не делал, но со временем я понял, что кроме того, что я им не делал ничего плохого, я не делал и ничего хорошего. Выхода из этого положения я не видел, да особенно его и не искал, по большому счету меня устраивало все, как есть и я решил для себя, пусть все идет своим чередом. Новых стихов не писалось, иногда вымучивал несколько строф на заказ по случаю. Бывало, для себя читал стихи, в основном чужие, или «пережевывал» ранее мной написанное. Несколько раз по старой памяти поднимался на глей, безрезультатно — Дода не встречал и ничего там особенного не происходило.
Со временем ангельский образ Марины-шахтерского дитя размылся до неузнаваемости, его заменил, как ни странно, образ взрослой Марины, моей мимолетной женщины, и что удивительно, с годами он становился все контрастнее и ярче, но и абстрактнее, все меньше и меньше походил на реальную Марину. Со временем я не заметно для себя, стал с ним разговаривать и мы беседовали на разные темы. Чаще всего это происходило, когда я бывал сильно пьян. В своем затуманенном алкоголем сознании я понимал, что воображаемой Марине не нравиться, что я пью, но она никогда меня не укоряла, я это ценил и наши иллюзорные отношения продолжались.
На работе все шло, как и должно было идти, вследствие отсутствия у меня рвения, участок опять скатился на последнее место и меня, учитывая прошлые заслуги, мягко освободили от занимаемой должности и даже вроде бы с повышением, перевели на другую, недавно учрежденную должность заместителя начальника шахты по безопасности, а уже оттуда спустя несколько лет отправили на заслуженный отдых в связи с достижением пенсионного возраста.
На дворе стоял конец августа, вечер был безветренным, пахло разогретой дневным зноем полусухой травой, повсюду слышался стрекот сверчков. Я не торопясь подошла к трансформаторной будке и остановилась. Домой идти не хотелось. Огромная луна плыла по безоблачному небу, освещая все вокруг серебристым светом. Свет был настолько ярок, что деревья и трансформаторная будка отбрасывали на землю густые тени. Я залюбовалась.
— О-па! Вот ты нам и нужна, — вышедший из-за будки мужчина протянул ко мне руки, пытаясь обнять. Я увернулась.
— Оставьте меня по-хорошему, мне нужно идти! — сказала я.
— Идти? Куда? Ты уже пришла.
Он опять попытался меня обнять. Я перехватила его руку и вывернула ее ему за спину, это был болевой прием, мужчина вскрикнул. От неожиданного удара чем-то тяжелым по голове я потеряла сознание. Пришла в себя обнимающей ствол дерева скованными наручниками руками, с кляпом из моей майки во рту. Мужчины находились невдалеке один, стоял и смотрел на меня, второй рылся в моей сумке.
— Ни хера интересного, книга какая-то иностранная, — он взял словарь, повертел его и швырнул в темноту. — О, а вот уже интересно, смотри, это же трусы, а ты говорил приличная девочка, приличные девочки свои трусы в сумочках не носят. Сейчас проясним.