— Очень, особенно французских поэтов.
— Прочти что-нибудь.
Я не помню, что читала, меня увлекла реакция Гули, она, не отрываясь смотрела на меня своими большими, почти черными глазами и беззвучно, одними губами повторяла за мной. Я видела, что она знает французский и стихи ей хорошо знакомы, поэтому попросила ее что-нибудь прочесть, попросила на французском и увидела по выражению глаз, что девушка поняла просьбу, но, смутившись, стала отказываться:
— Нет, Соня, так, как ты я не владею французским и читать стихи я могу разве что для себя одной. Если ты не возражаешь, я прочту свои, я обычно этого не делаю, но мне почему-то очень хочется прочесть тебе.
— Ну конечно, Гули, я с удовольствием послушаю.
— У нас сейчас очень популярна поэзия ландай, это как Месневи и манави, только женский вариант и пишут его в основном на пушту.
Гули, помолчав, начала негромко произносить слова, казалось разноцветные нити сплетаются в кружева, это было как песня птицы очень красиво и понятно, наверное, пушту я знаю лучше, чем дари. Мне очень нравилось, как читала Гули, и я просила ее еще и еще, пока она не устала. Потом мы с ней бродили по дому, говорили обо всем на свете. Со стороны казалось, что мы две подружки, которые долгое время не виделись, встретились и готовы проговорить вечность. В конце вечера мы и вправду стали подружками, договорились увидеться на следующий день после моей работы, так и произошло, а затем мы встречались каждый день вплоть до моего отъезда.
Несмотря на достаточно общительный нрав, у меня в жизни никогда не было подруг и я не испытывала потребности их иметь, а тут как будто обрела сестру. Службы центра не управляли развитием наших с Гули отношений, более того, никак на них не реагировали. Мне это очень нравилось, и с Гули я впервые за много лет чувствовала себя раскованно, мне хотелось делиться с ней моими переживаниями, девичьими секретиками и рассказать ей о наших с Асадом отношениях.
Иногда мы просто молча гуляли, взявшись за руки, и это было очень приятно и для меня, и для Гули. Увы, моя «практика» вскоре закончилась и пора было возвращаться домой.
Самолет прилетел поздно вечером, меня не встречали, наверное, проверяли, нет ли за мной «хвоста». На московскую квартиру я добралась самостоятельно. Асад приехал поздно вечером, точнее, ночью, он участвовал в работе какой-то официальной комиссии и раньше не мог освободиться, но все-таки в руках держал букет неизменных красных роз, вино и фрукты. Я была слегка обижена и недовольна, мол, почему он мне не сказал, что его дядя — президент страны, на что он спокойно возразил:
— Если бы я рассказал, ты бы испугалась и не только не поехала на мою родину, ты и со мной прекратила бы всякие отношения. Зная принципы работы спецслужб, а они у всех почти одинаковы, КГБ отлично осведомлено о наших отношениях и о моем дяде, и если до сих пор они никак не реагировали, то ты должна понять, нужно вести себя естественно, «нам нечего скрывать», но быть готовой, что тебе в любой момент могут задать неприятные вопросы, на которые придется отвечать.
Асад взял мои руки в свои и, глядя в глаза, серьезно сказал:
— Я хочу, чтобы ты была в моей жизни всегда, и мы не должны давать ни малейшего повода кому бы то ни было вмешиваться в наши отношения.
— О каких отношениях ты говоришь, если ни твое, ни мое государство не даст согласия на наш союз?
— Ты права, их согласия мы не получим никогда, но это не может помешать нам жить вместе, уж это зависит от нас. Кстати, все мои родственники в Кабуле от тебя в восторге, особенно моя сестричка Гули.
— Сестричка? Родная?
— Нет, двоюродная.
Я с искренней тревогой посмотрела в глаза Асада и спросила:
— Надеюсь, дядя с фотографии не ее папа?
Асад утвердительно кивнул головой. Впервые за много лет у меня на глаза навернулись настоящие слезы, было горько и обидно от осознания, что нашим отношениям с Гули пришел конец. Я, не сдерживая рыданий, по-детски сжав кулаки, бросилась на грудь Асада, обрушив на него слова упреков.
— Зачем ты это сделал? Я потеряла подругу и потеряла навсегда, теперь больше никогда не смогу поехать в Афганистан, а значит в будущем и быть с тобой, меня просто туда не выпустят. Что ты наделал?
Асад обнял меня за плечи, прижав к груди, нежно гладил по плечам и спине, приговаривая: «Не переживай, все будет хорошо».
Утром я проснулась довольно рано, но Асад встал еще раньше и тихо, чтобы не разбудить меня, уехал по делам. Я вышла, у подъезда стояла знакомая «Волга», водитель, изображая «левака», посвистывая протирал стекла и фары и на мою просьбу, почти не торгуясь, согласился отвезти по нужному адресу. В центре меня встретил Иван Иванович. Поздоровавшись, по-отечески обнял за плечи и сказал, что я с блеском отработала практику, которая является итогом моего основного обучения, и меня распределили для дальнейшей работы в наше посольство в Кабуле, а с сегодняшнего дня у меня неделька отпуска. Затем посмотрел мне в глаза и тихо сказал: