Потом несколько раз Сергей пытался наладить наши отношения, говорил, что все понимает, что простил и что не держит зла, дружба дороже, но все было напрасно. Я не мог простить не себя, нет, я не мог простить ему то, что его, а не меня выбрала Света. Вот, как бывает.
Мишаня замолчал.
— Так вот, — после короткой паузы продолжил он, в тот вечер я пришел домой в таком состоянии, хоть волком вой или вешайся. Жизнь потеряла смысл, хотелось умереть. С этой мыслью я зашел в чулан, там на полке должна была стоять коробочка с крысиным ядом. Коробочку я не нашел, зато в руки попала полупустая бутылка с настоянным на травах самогоном — бабушкина растирка. Я вытащил пробку и прямо из бутылки сделал большой глоток. Как меня не вывернуло наизнанку, я не знаю, но спустя некоторое время я почувствовал, как по всему телу разливается тепло, слегка кружилась голова, очень хотелось лечь, но желание умереть исчезло. Кое-как добрался до кровати, упал и спал как убитый до самого утра. Следующий день прошел вполне терпимо, а вечером вернулась тоска и печаль, но я уже знал, что делать, и действительно полегчало и на этот раз.
Вскоре бутылка закончилась, ее место заняла другая, потом третья, а дальше я уже не считал, а когда стал работать на шахте, пил регулярно по полной, без этого на шахте нельзя.
— Что, так и пьешь до сих пор беспрерывно?
— Да нет, перерыв был, — Мишаня усмехнулся, — когда в армию забрали, да и то первые полгода.
— А что с Серегой?
— Они со Светкой через полгода разбежались. Светка потом приходила ко мне, рассказывала, как она ошиблась, выбрав не меня. Предлагала все переиграть.
— А ты?
— А что я, все перегорело, прошлое не вернешь. Молодые мы тогда были, не знали, что первая любовь всегда бывает несчастная, но жизнь серьезно меняет. Вот, походу, из-за нее я стал алкоголиком, а может, и нет, может, у меня так на роду написано, кто знает. Я смотрю, она и тебя коснулась, так сказать, зацепила. Одно хочу сказать тебе, надо, парень, переждать, перетерпеть, со временем пройдет само, а вот вино в этом деле плохой помощник, а главное, опасный. Я тебя не воспитываю, просто посмотри на меня. Старик с дрожащими руками, а мне только пятьдесят недавно исполнилось. И все у меня было, и семья была, красавица жена и что? Я своей пьянкой загнал ее в могилу. Это сейчас я тихий, а раньше, когда напивался до зеленых чертей, гонял ее, бедолагу, по всему поселку.
Натерпелась от меня. Когда на шахте давали получку, она по нескольку дней с дочуркой пряталась у знакомых, да и между получками жизнь у нее была не мед, вот сердце и не выдержало. И хреново то, что я ее любил, а гонял потому, что чувствовал, что она меня не любит. А может, я ошибался по пьяне, по крайней мере, вначале, а потом уж точно нет. Вот так!
— А сейчас?
— А что сейчас. Пенсионер. Живу один, пью потихоньку. У дочери своя семья, для нее я обуза. Тоже натерпелась, пока не нашла способ, как меня держать, получает вместо меня мою пенсию и каждый день выдает понемногу на пропой. А иначе нельзя. Не давать, так я же с ума сойду, я же алкоголик. Отдать все сразу, так я все сразу и пропью. Вот так и живу.
— А ты лечиться не пробовал? Говорят, что есть какие-то лекарства от алкоголизма.
— Может, и есть, но мне они зачем? Я хочу другую жизнь? Нет! Буду доживать эту. Уже немного осталось, а там со своей встречусь, в ногах буду валяться, может, простит, как ты думаешь? — Мишаня подкладкой фуражки вытер набежавшие слезы. Взял бутылку.
— Давай допьём и по домам, хватит на сегодня.
— Лей все себе, я больше не буду.
Мишаня с готовностью, вылил вино в свой стакан, потряс бутылкой над ним и, убедившись, что бутылка пуста, выпил, посмотрел на меня долгим взглядом, кивнул на прощание и мы разошлись.
Больше Мишаню я не видел никогда, но эта мимолетная встреча оставила след в моей жизни, нет, я не стал трезвенником, но временами, когда, бывало, напивался передо мной вставал его образ и его прощальный взгляд, и это меня останавливало.
В тот день, простившись с Мишаней, я пошел домой. Было грустно, невольно вспомнилась фраза: «Стихи — говно!» и от этого хотелось выть. Я шел и повторял ее в такт шагам, и она как мантра действовала на меня успокаивающе, не пускала в сознание подробностей утреннего события, но она и не мешала течь слезам. Придя домой, я взял тетрадь и, сидя у открытой печи, жег ее, отрывая по листу и читая перечеркнутые тексты. Незаметно мантра изменилась, точнее, добавилась еще одна фраза теперь она состояла из четырех слов: «Стихи — говно, поэт — дерьмо!» Тетрадь сгорела, а я еще долго сидел перед раскрытой печкой, на бумажном пепле в разных местах вспыхивали и тут же гасли искорки, это напоминало ночное небо с мерцающими звездами. Искорок становилось меньше и потом они перестали появляться совсем.