Так за разговорами незаметно наступил вечер, гости с радостью засобирались, поскорее бы уйти подальше от этого страшного и опасного места. Вышли на улицу. Было уже темно и найти дорогу до выхода из Шанхая сами гости не смогли бы только их провожала Наталья. Собственно, она шла впереди, а остальные гуськом за ней, временами гости оборачивались назад и с опаской смотрели на, возвышающийся на фоне неба зловещей горящей и чадящей громадиной террикон. Наконец процессия вышла за пределы Шанхая, все почувствовали общее облегчение, громко и возбужденно заговорили. Вскоре подъехал автобус, и гости с нескрываемой радостью уехали.
Вернувшись, Наталья не спеша убрала со стола, помыла посуду, было еще не очень поздно, а делать было нечего. Свежи были воспоминания о недавнем посещении новых родственников, и она будто бы их глазами посмотрела на свой быт. Привычная, кажущаяся нормальной окружающая обстановка предстала перед ней в своем гнетущем убожестве, никчемной показалась и ее жизнь. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей Наталья стала рассматривать свою конуру, поневоле мысленно сравнивая ее с комнатой в новом доме, куда вскоре она должна будет переселиться. Новая комната была светлая, с высоким потолком, и по площади гораздо больше, чем вся эта конура, но Наталья боялась предстоящего переселения, боялась и жить там, постоянно встречаясь со Степой и с необходимостью скрывать от всех свою к нему любовь. Последнее было выше ее сил, но и оставаться жить на Шанхае без единственного родного человека она тоже не могла.
Как же быть? Как жить дальше? Взгляд скользнул по стенам и остановился на иконе. Наталья подошла поближе, встала на колени прижав ладони друг к другу, начала шепотом рассказывать о своей жизни, о своей несчастной любви, о том, что не знает, как дальше жить, а жить как сейчас она вряд ли долго сможет. В какой-то момент ей показалось, что взгляд Богородицы стал другим, сочувственным, утешающим. Из глаз Натальи сами собой полились слезы, на душе стало покойно, непонятно откуда появилась надежда, что все уладится и что все будет хорошо, только ей не надо идти наперекор жизни, необходимо прислушиваться к себе и поступать, как велит сердце.
Успокоенная чудесным образом Наталья легко поднялась с колен, благодарно поклонилась Богородице, легла в постель и уснула крепким сном.
Кончилась свадебная кутерьма, гости разъехались. Прощаясь, Ганна долго смотрела Наталье в глаза, а потом тихо сказала:
— Тяжела твоя доля, многое ты перенесла, но предстоит еще больше, ты, главное, поступай по сердцу, оно у тебя мудрое, слушайся его оно плохого не подскажет, перебирайся из своей халупы, так будет всем лучше, и тебе и детям. Не бойся себя. Сейчас ты не понимаешь, что я имею в виду и не поймешь, если я тебе расскажу, но потом вспомни мои слова. За эти дни ты мне стала родной, и я очень хочу, чтобы ты перестала истязать себя, доверься Богу, а еще я хочу подарить тебе мою мольфу, она досталась мне от мамы, носи ее и она тебе будет помогать.
С этими словами Ганна сняла со своей шеи искусно вырезанную из зеленого камня фигурку, напоминающую сердце, и повесила на шею Наталье.
— Это, по-вашему, талисман или оберег, носи его не снимая и да поможет тебе Бог! А еще я хочу поблагодарить тебя за сына.
И на насторожено-удивленный взгляд Натальи добавила:
— Это не то, что ты думаешь, а впрочем, не совсем так, в жизни все очень сложно переплетено. И вообще, мне нужно так много тебе сказать, но видно, не в этот раз, при следующей встрече, а она точно будет, я в этом не сомневаюсь. Ганна обняла Наталью и эти две еще недавно чужие женщины долго стояли прижавшись друг к другу.
Время шло, я росла. Постепенно образ Саши размывался, конечно, я его помнила, просто жизнь моя менялась. Мама вышла замуж, не то чтобы официально, просто к нам стал часто приходить дядя Боря. Обычно он последним заходил за перегородку, а когда уходил я не знала, мама меня загодя укладывала спать, однажды он не ушел, потом перенес свои вещи и остался у нас жить. Дядя Боря был спокойный, почти не пьющий и малоразговорчивый, с виду вроде бы ничего особенного, но мама, похоже, любила его. С появлением в ее жизни дяди Бори она изменилась, хоть и работала по-прежнему барыгой, но в наш дом, как в контору, уже больше никто не ходил, все свои дела мама вела вне дома, прямо возле террикона, и пить она перестала. Дядя Боря меня как бы не замечал, редко когда заговаривал первый, но, если я у него о чем-то спрашивала, нормально отвечал. Он меня никогда не обижал, даже не повышал голос, впрочем, он и маму не обижал. От него исходила такая сила, что не принимать ее во внимание и не подчиняться ей просто было невозможно. Он жил своей жизнью, не знаю, как маму, меня он точно в нее не впускал. Иногда мне казалось, что мы ему совсем не интересны и он с нами живет потому, что надо где-то жить. Так прошло несколько лет. Я уже училась в школе. Учеба мне давалась очень легко, так что хлопот с этим у мамы не было.